Третий бастион

– Так, понятно, – сказал милиционер и добавил, как мне показалось, с подвохом: – А где же Арнольд Иванович?

– Арнольд Иванович сегодня приболел, у него расстройство желудка, – ответил Сеня так, словно готовился к такому вопросу.

– Заболел, да? – усмехнулся милиционер. – Ну-ка, я сейчас проверю!

Он посветил фонарём вправо и влево. Не найдя обходного пути, милиционер ступил на шаткую длинную доску, криво переброшенную через ров, и двинулся прямо к нам.

Арсений бросился навстречу милиционеру. С разбегу, падая на бок, как футболист, который делает подкат, Арсений ударил ногами по доске с нашей стороны рва. Доска сдвинулась и соскользнула в ров. Посыпались камни и земля. Милиционер взмахнул руками. Фонарик выскользнул из его рук, взлетел и закрутился в воздухе. Вспышки фонаря выхватывали из тьмы падающего старшину (я успел рассмотреть погоны). Милиционер, поминая бога и мать, тяжело скатился в ров. Сеня тоже сорвался вниз, но ухватился за край траншеи и выскочил оттуда первым.

Из рва загавкала рация.

– Подкрепление вызывает! – прошипел Арсений и скомандовал: – Ломай!

Я воткнул прототип под горшок. Сеня прыгнул на ручку инструмента. Ручка хрустнула, Сеня упал, но горшок выскочил из земли. Я схватил горшок, помог Сене подняться, и мы побежали.

И после милицейский козелок рычал позади и шнырял по задворкам. Эхо от нашего топота металось по ночным дворам. Залаял пёс. Хлопнуло окно. Из подъезда ударила в уши оглушительная музыка. В какой-то узкой арке мы спугнули компанию – те прижались к стенам, пропуская нас, и заматерились.

Мне показалось, что надо швырнуть сокровища из горшка на дорогу, пожертвовать ими, чтоб преследователи кинулись их собирать, передрались и устроили перестрелку.

Мы перелезли через деревянный забор. Проскользнули в дыру в железной сетке, где Сеня оставил на острой проволоке клочья одежды, а я порвал рюкзак.

Погоня потеряла нас в кривых переулках. В тёмном дворе мы сбросили рюкзаки с плеч и упали на землю. Мы хрипели и из последних сил смеялись.

Мы отдышались, отдохнули, взвалили рюкзаки на плечи и двинулись дальше. Прошагав по безлюдным переулкам с полчаса, мы вдруг выскочили из тёмной арки на шумную улицу. Здесь шатались пьяные компании. Горели витрины ночных клубов. Проносились ночные такси.

Мы хохотали и перебрасывали друг другу тяжёлый горшок, словно мяч, и Арсений, совсем обезумевший от удачи, рассказывал мне о пиратах и йомсвикингах, солдатских императорах и гладиаторах, крестовых походах, прериях и индейцах, бородатых древних персах и коварных византийцах. И клянусь, то были самые интересные истории, которые я когда-либо слышал.

***

В сентябре Арсений приехал ко мне на «Ниве», выкрашенной в красный цвет, но с зелёной водительской дверью.

– Купили с отцом! – похвастался он.

Мы прошли через площадь и уселись на скамейке у высохшего фонтана, закиданного мусором.

Арсений передал мне газету «Каменский вестник», июльский номер. Я прочитал название статьи: «Расхитители гробниц – кто они?» Журналист писал: «…оголтелые молодчики и подрастающие бандиты, не имеющие уважения к прошлому. В их сердце нет ничего святого – там проросли семена подлости, там цветёт желание наживы и лёгких денег. Они грабят наше историческое достояние и сопротивляются закону…» – ну и так далее. По первым же словам стало ясно мне, что автору писать статью было скучно, хотя он и употреблял слова резкие и чуть ли не бранные.

Когда я пробежал глазами заметку, Арсений передал мне с важным и загадочным видом пакет. В пакете оказались монеты и плоский кусок металла. Арсений сказал, что разделил добычу из горшка поровну. Он расписал монеты так, будто теперь у нас в руках целое состояние, а кусок металла, по его словам, оказался личной печатью древнего князя или, чем черт не шутит, самого царя.

Однако вскоре я разобрался и понял, что монеты на самом деле – никчёмные медяки, а печать – обыкновенная железка, на которой время оставило случайный узор, похожий на вензель.

Позже я вытянул из Арсения признание, и он сказал, что в горшке оказалась земля, а в ней веретено, ложка, рыбья чешуя, гребень для волос и та самая «печать». В общем, один хлам. Монеты Сеня выдал из своей коллекции. Он сказал, что боялся выглядеть неудачником в моих глазах и потерять напарника и совершил обман во благо.

Такие находки, конечно, мне были не нужны. Но вырезку из газеты я долго хранил как свидетельство нашей юношеской отваги. Я держал сложенную статью в записной книжке. Как-то пару раз разворачивал её и перечитывал. И в памяти сразу же всплывало наше путешествие и ночной поход за сокровищами в спящем городе. Вырезка из газеты в конце концов истрепалась совершенно и наконец куда-то пропала.

Но в том сентябре я ликовал, получив половину богатств. И Арсений, довольный и умиротворённый, совсем потеряв стыд и сам, кажется, поверив в своё чудесное враньё, всё расписывал наши сокровища.

– Скучно у вас тут, – закончил он, разглядывая пустую площадь и жёлтые клёны, и добавил, показав на ларёк:

– По мороженому?

Серебро

Окончив десятый класс, я мотался по нашему двухэтажному городку без дела. Тогда меня мучили неразрешимые вопросы: казалось мне, что некуда человеку вложиться полностью. Делать можно всё что угодно, а вот чтобы сгореть где-то дотла – этого, мне казалось, нигде не найти.

В конце концов, слоняться просто так мне надоело, и я устроился работать на предприятие «Корабельный лес». Под этим гордым названием скрывалась самая обыкновенная пилорама. Владел ею кряжистый лысый мужик – сам себе хозяин и единственный работник. Он смахивал лицом на римского императора Веспасиана – это внушало уважение.

Он строго спросил меня:

– Не пьёшь?

Я пожал плечами и ответил:

– Нет.

– Хорошо, – твёрдо сказал Веспасиан и вручил мне толстые галицы. – У пьяных по выходу отсюда меньшее количество пальцев. И большее количество злобы в душе.

Его слова крайне меня удивили, но виду я не подал.

Недели три мы работали с ним в брошенном, пустом цеху. Сквозь дыры от выпавших в стене кирпичей прорывались лучи света. Ласточки сновали под потолком, не опасаясь нашего шума. Над пилорамой горела яркая лампа в блюде-рефлекторе.

Веспасиан располагал к себе: он был немногословен, и за нашей работой я мог мечтать и думать сколько угодно. Я же начальника пилорамы устраивал тем, что всегда приходил вовремя, иногда даже раньше его, и не имел тяги к вредным привычкам, чему он поначалу сильно удивлялся.

Наша монотонная и тяжёлая работа как-то соответствовала моему созерцательному душевному настрою. И постепенно те вопросы, которые казались неразрешимыми, перестали мучить меня, и я погрузился в совершенное спокойствие.

Вывел меня из этой отрешённости мой старый неугомонный друг.

Как-то утром в выходной я вытащил из шкафа коробку с нимфалидами. Разглядывая коллекцию через стекло, я заметил, что усик у одной бабочки отломился, а ещё одна целиком рассыпалась. Я осторожно собрал и выкинул труху и стал крошить на блюдце перочинным ножом большие таблетки нафталина, завязывать их в марлю и раскладывать по углам коробки, чтоб защитить коллекцию от вредителей.