Третий бастион

Он промахнулся. Банка грохнула в стену – дом содрогнулся. Раздался оглушительный хлопок, и копейки брызнули во все стороны, весело запрыгали и закрутились на полу.

– Вот! Ищи! – закричал мой друг с торжеством.

Секунду все пялились на монеты, которые повсюду крутились и сверкали. Сеня прыгнул на главаря со стола и двинул ему левой тренированной рукой в нос. Главарь выронил пистолет, закрыл лицо ладонями и повалился на пол – поставленный удар у Арсения, видимо, ещё не пропал.

Я сцапал заступ, стоявший в углу, и заорал. Это была та самая устрашающая помесь мотыги, кирки и топора с блестящими, отточенными лезвиями.

Один из бандитов подхватил главаря под мышки, другой бросился к пистолету и уже схватил его с пола, но Сеня прыгнул на гангстера, повис на нём и укусил его за руку. Парень заорал басом и выронил оружие. Сеня согнулся и боднул бандита головой в живот – тот вылетел в коридор.

Друг мой завладел пистолетом и направил его на гангстеров. Его дурная рожа в этот момент, признаюсь, и меня самого напугала. Мы погнали их через узкий тёмный коридор в подъезд, а оттуда на улицу. Сеня угрожал пистолетом и пинался, и мы оба орали. Я замахивался на бандитов устрашающей киркомотыгой. Размахивая этой алебардой, я ненароком снёс люстру – острые осколки посыпались нам на головы.

На выходе из подъезда главарь очнулся. Покачиваясь на ногах, он пригрозил нам жесточайшей расправой. Со второго этажа заорал испуганный насмерть и хриплый женский голос:

– Милицию позову! Прекратите драку, остолопы!

И старый пропойца из соседней квартиры заревел, запел тюремную песню.

После яростной схватки мы, отдышавшись, сидели на тесной кухне. Пистолет лежал на столе между нами.

– Он ведь, зараза, ещё придёт, – сказал я.

– Мне все блатные из ПТУ денег должны. Всё нормально будет, – ответил Сеня.

Я взглянул на пистолет.

– Слушай, да это же люгер! Он стоит уйму денег!

Друг мой взял его в руки и стал с безразличием разглядывать.

– Ты прав. Штука ценная. Только вот он не стреляет.

– А зачем ты руки вверх поднимал?

– Нелепо разрушать остатки самолюбия, основанные на ржавом пистолете.

В люгере были патроны, но он действительно не стрелял, что было тут же проверено в саду.

В этом поступке моего друга, в том, как Арсений швырнул банкой в бандитов, снова оказалось пополам его страсти и расчёта.

– Оно того стоило. Как банка взорвалась – будто шрапнельный снаряд! – повторял он, довольный своим броском. – А монетку я всё равно найду.

Однако расчёт не удался. Мой друг обыскал весь дом и вскрыл половицы. Он лазил в подвал и всё там перерыл.

Монета исчезла.

Через неделю после схватки с налётчиками в квартиру к Арсению нагло завалился здоровый детина ростом под два метра, упитанный, розовощёкий и очень курносый. Это был сын художника. Он пришёл ругаться, обнаружив, что отличный экземпляр его коллекции разменяли на почтовую марку, – я вполне понимал его ярость.

Сеня в этот момент сидел за столом и чистил люгер.

– Вот такие дела, Федя, – сказал мой друг таинственно.

Детина прищурился, оценил ситуацию и попятился. В дверях он пригрозил взвинченным бабьим голосом, что заявит в милицию за вымогательство.

Через пару месяцев люгер вызвал новый виток каких-то не совсем законных операций, где присутствовал железный крест и немецкая каска с дырой.

Странно, что эта полная страстей жизнь заканчивается быстро и без следа. Коллекции лежат грудами. На них оседает космическая пыль. Представители прекрасных семейств рассыпаются в труху.

Друг мой изредка берёт карандаш. У него неплохо выходят летящие наброски. И теперь ему удивительно легко даются сложные вещи. В его доме на стенах висят карандашные рисунки: вот бежит лошадь, вот парень вытянулся в прыжке – он хватает в воротах футбольный мяч, а вот птица садится на землю, раскинув крылья.

***

Вскоре я вернулся домой.

Иногда мне казалось, что мой начальник, Веспасиан, ненормален. В том смысле, что он походил на сектанта или блаженного еретика. И если б он и вправду был таким, то, думаю, он обязательно основал бы своё учение.

Я пришёл в цех. Мой начальник в одиночку ворочал доски и складывал их в груду у стены. Пахло сухим деревом. Гора белых опилок выросла у станка на земляном полу.

– Где был, чем занимался? – спросил Веспасиан.

– Охотился за серебром, – ответил я не без гордости.

Начальник сурово взглянул на меня.

– Бандитизм? – произнёс Веспасиан тоном судьи.

– Нет, что вы. Монеты искали. Но нам угрожали ржавым люгером!

– Раз шагни за черту с ледяным сердцем. Вернись с сердцем, полным горящих углей, – произнёс он вполголоса, отвернувшись.

У него был талант выдавать такие строки – похоже, собственного сочинения.

– И откуда вам только в голову такое приходит? – удивился я.

– Рождается по наитию, – ответил Веспасиан со смущением, но довольный собой.

– Слова у вас такие, знаете, – сейчас так не говорят.

Я оглядел наш цех и добавил:

– Давайте-ка лучше сегодня вон с той толстой доски начнём.

– А мы не будем начинать, – сказал Веспасиан.

– Почему? – удивился я.

– Сегодня у нас будет выходной.

Было раннее утро в начале августа.

Письма Сенеке

Это было лето чудесных ожиданий и предчувствий. Проезжая на велосипеде по набережной и глядя на трубы заводов, многоэтажки и старые дебаркадеры на том берегу реки, я чувствовал: больше ничто не имеет значения. Ни вновь вспыхнувший кровавый бунт на Ближнем Востоке, ни очередной экономический кризис – смысл я видел только в одном: мир может повернуться ещё одной гранью и за ней – я точно знал – окажется сверкающий немыслимый простор, способный убить меня или сделать навсегда счастливым.

Я гулял по вечернему городу и катался на велосипеде вдоль реки в ожидании этого открытия. Вдобавок я начал переписку с Луцием Аннеем Сенекой – как бы нелепо это ни звучало, – а это серьёзнейшее из занятий требует умственной дисциплины и полнейшей сосредоточенности.

Тем летом я окончил четвёртый курс, сдал экзамены и остался в университетском городке. Жил в общежитии. Пришлось платить коменданту, и я бросил работу дворника и устроился работать на автомойку. Заодно начал эксперимент по дипломной работе.