Третий источник

Сука!!!

Он выстрелил наугад трижды, поводя стволом из стороны в сторону, пытаясь нащупать врага.

А одеяло становилось все толще и тяжелее. И темно. И страшно. Сжимается, окутывает...

Он широко распахнул глаза - ну хоть немного света. Хоть немного воздуха!

Каруселью закружился двор, заборы, собаки, птицы и деревья, и он закружился на этой карусели, сжимаясь в комок - ну хоть чуть-чуть пространства бы между собой и этим, что наползает, поглощает, пожирает, волочет его. Вот и обещанные Мастера вмешались. Или это Посредники? Или Утрэ?

А сзади шум мотора...

Фургончик!!!

И он поддался карусели, вращаясь в одном водовороте в одеялом, курткой, Татошей, сигаретой...

Ну хоть одного-то... Суки-и-и...

Бах! Бах!

Рычал и бился в руках Татоша, а он все жал на курок и кружился. Жал и кружился, и не было уже ничего вокруг...

Левой рукой размазывая по лицу слезы пополам с соплями, Толяныч все отпихивал от себя это проклятое одеяло - ну хоть немного места, ну... И мутно увидел подъезд и стену дома. И кусты, и выкатывающуюся из-за угла большую черную машину. И услышал мягкие быстрые шаги за спиной... А он все жал курок до самого последнего щелчка - Татоша успел выстрелить еще дважды, и, как ему показалось, попал прямо в тонированное лобовое стекло.

Что-то зазвенело, рассыпаясь...

Потом был щелчок, свет погас совсем, и тьма накрыла его мутным валом. Удара по затылку Толяныч уже не почувствовал.

СБОЙ:

Стугун-стугун-стугун...

Черный свод... Это небо.

Зеленая равнина... Это трава.

Неестественно яркая зеленая трава под неестественно ярким черным небом...

Или - под одеялом?

Стугун-стугун-стугун...

Это в висках.

Белый конь... Черный конь... Белый конь, черный конь... Белый. Черный. Несутся...

Куда?

Фантик полежал минуту-другую, оглядываясь. Черные кони уносились по равнине, сливались с небесны куполом и растворялись в нем. Белые - уносились и сливались с равниной, терялись в зеленой траве...

Стугун-стугун-стугун...

Фантик изловчился и ухватился за коня... Попался черный... Выбирать не приходится!... Вцепился в гриву, и конь поволок его за собой... мгновенное ощущение раздвоенности... Как будто выпрыгиваешь сам из себя...

Щчик! Черная машина въезжает во двор... Первый пошел... Щчик! Вспухает багрово-черное облако... Второй... Щчик! Разрубленные собаки в свете фонаря... Третий... Щчик! Сварщик с окровавленным подбородком... Четвертый... Щчик! Еще один...

И еще. И еще. Щчик-щчик!

И вот уже целая вереница Толянычей тянется через равнину, взмывает за конем вверх, растягиваясь, словно Мышонок на излете. И каждый мертвой хваткой вцепился в предыдущего, а он сам непостижимым образом ощущает себя лежащим на дне неправдоподобной гигантской зеленой чаши...

Стугун-стугун-стугун...

Конь растворяется в черноте...

Щчик-щчик! Он вернулся в свое тело, и возвращение мучительно, и душный полог рвется над головой...

Щчик! Он выныривает... Потолок низко... И луна... Одна луна, две луны, три... Целых пять лун...

И разговор...

***

– Видал, как он Рубику влепил? Наповал! Вот гад!

"Это обо мне что ли?" - он повернул голову в сторону стугун-стугун-стугун - все-таки это гудит в висках.

Толяныча отчетливо тошнило, что-то внутри так и просилось наружу... "Отборный"?

– Очухался, смотри-ка. Глазки задвигались!

"Кто это говорит?" - Он приоткрыл глаз, и сразу же зрачок резанула острая боль. Глаз заслезился, и сквозь эти слезы неявно различалось неопознанное джинсовое колено. Чье?..

Он дернул головой, и это что-то вырвалось, изверглось наружу струей черной желчи.

– Ах ты ж сволочь!!!
– И резкая боль пронзает низ живота. Еще и еще...
– Будем пиздить, пока не обоссышься!!!

"Ну и черт с вами! Плевать..." - после той дряни, которую ему брызнули в лицо, нестерпимо жгло кожу, а пересохшие слизистые глаз казались посыпанными толченым стеклом, так что еще одно неудобство ничего не решает.

Толяныч попытался пошевелить хоть одной какой-нибудь конечностью, но даже не определил, есть ли они у него - то ли он парализован, то ли связан так, что всякое кровообращение в теле прекратилось. Очень хотелось пить.

– Извиняйте, мужики... Это у меня будильник... сработал... Как вас увидел, так затошнило... Не удержался, понял?
– Говорить было чертовски трудно, язык распух, как у повешенного, но вышло более-менее членораздельно.

– Ты глянь, эта сволочь обоссатая еще и хохмит! Ну ничего - недолго тебе осталось. Гришаня, ну чего ты возишься?!!
– Толяныч шевельнулся, и тут же получил чем-то твердым по бедру.
– Лежи, сука, не рыпайся!!!

Удар был болезненным, ага, стало быть, не парализован, что и требовалось доказать. Это уже хорошо.

А одна из лун продолжала говорить кому-то в глубине салона:

– Ну давай, Гришаня, давай!
– И луна повернулась к нему, продолжая назойливо бухтеть.
– Сейчас мы тебя еще одной славной штучкой угостим, то-то похохмишь...

Звук, исходящий от луны - бух, бух, бух - словно молотилкой пробежалось по мозгам туда-сюда обратно, вызывая раздражение, зудящее под черепом. Толяныч изогнулся словно выброшенная на берег рыба, напря-а-а-ягся, и его ноги влепились точно в назойливую луну. Затылком он врезался в пол и отрубился от резкой боли - удар по голове, которого он во дворе не почувствовал, теперь сказался. И опять нырнул в благословенную тьму и не успел оценить арсенал приемов, примененных к нему по полной программе...

Очередной раз он вынырнул тоже от боли, но где - не понял. Над ним лютовали двое, тритий их урезонивал:

– Тише, пацаны, тише. А то ведь не довезем. Да тише вы!!!

– Ну да, эта сволочь живучая!
– Хрипел один с окровавленным лицом.
– Он же мне скулу своротил! А Рубика вообще...

"Ага, значит хоть в одного я тогда все же попал.
– вяло, но с отчетливым удовлетворением подумал Толяныч.
– Это хорошо..."

Боли он уже практически не чувствовал, а сознание потерял просто что б не видеть эти омерзительные рожи.

СБОЙ:

– ...Достаточно!
– Прямо на него смотрел огромный круглый глаз. Смотрел не мигая, и в нем Фантик отчетливо увидел отражение себя, крошечного и жалкого.
– Отключи капельницу.

"Так я в больнице!" - смекнул Фантик, но ничего врачебного, даже отдаленно относящегося к медицине в этом глазе не было. Он холодно скользил, не фокусируясь, словно опутывал липкими щупальцами. Так мог смотреть какой-нибудь спрут, и взгляд его внушал безотчетное отвращение.

Отвращение и ужас.