Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Шрифт:
После того как Гитлер заявил, что не намерен сдаться живым на милость победителям, ближайшее окружение стало наперебой уверять его, что им тоже не остается ничего иного, кроме как покончить жизнь самоубийством. Я же считал, что их моральный долг – предстать перед судом. В последние дни двое самых популярных офицеров люфтваффе Баумбах и Галланд разрабатывали вместе со мной фантастический план похищения главных соратников Гитлера, дабы помешать им совершить самоубийство. Как мы выяснили, каждый вечер Борман, Лей и Гиммлер уезжали из Берлина в окрестные деревушки, не подвергавшиеся авианалетам. Наш план был прост. Когда вражеские бомбардировщики сбрасывали осветительные бомбы, все автомобили останавливались, а пассажиры разбегались по полям. Выстрел из ракетницы, несомненно, вызвал бы такую же реакцию, и одного взвода автоматчиков хватило бы, чтобы нейтрализовать шестерых охранников.
Мы даже приступили к осуществлению плана: привезли в мою квартиру ракеты, обсудили состав отряда и детали операции.
Однако, прослышав о наших фантастических намерениях, генерал Томале из штаба вооруженных сил в беседе, состоявшейся ночью на пустынном шоссе, убедил меня не вмешиваться в суд Божий.
Борман тем временем разрабатывал собственные планы. После ареста Брандта статс-секретарь Клопфер сообщил мне, что арест был спровоцирован Борманом и этот удар нацелен также и на меня. Борман явно – и совершенно безосновательно – полагал, что Брандт являлся главным проводником моего влияния на Гитлера. Клопфер посоветовал мне проявлять максимальную осторожность и избегать необдуманных замечаний [325] .
325
В своих письменных показаниях в июле 1947 г. доктор Герхард Клопфер заявил: «Вскоре Шпеер попросил доктора Хупфауэра узнать, как я отношусь к его намерению публично защищать на процессе доктора Врандта. Как я и ответил, я был твердо убежден в том, что процесс против Брандта нацелен и на самого Шпеера, ведь инициатором его являлся Ворман».
Вражеское радио передало несколько встревоживших меня сообщений. В одном говорилось, что я помог выйти на свободу своему племяннику, приговоренному военным трибуналом за чтение трудов Ленина [326] . В другом – что готовится арест моего сотрудника Карла Хеттлаге, никогда не пользовавшегося доверием партии, и будто бы в одной из швейцарских газет было прямо сказано, что вести переговоры о капитуляции Германии можно только с бывшим главнокомандующим сухопутными силами Браухичем и мною. Может, противник пытался расколоть немецкое руководство, может, это были просто слухи.
326
В этом случае мне помог адъютант Гитлера от авиации фон Велов.
В те дни полного развала армейское командование втайне выделило мне несколько надежных офицеров-фронтовиков, вооруженных автоматами. Я разместил их в своей квартире. На крайний случай у нас была восьмиколесная бронированная машина разведки, на которой мы, как предполагалось, бежали бы из Берлина. По сей день я так и не узнал, кто именно и на основании какой информации отдал приказ о моей охране.
Неумолимо приближался штурм Берлина. Гитлер уже назначил генерала Реймана военным комендантом города. Поначалу Рейман оставался в подчинении генерала Хайнрици, главнокомандующего группой армий, растянувшейся от Балтийского моря вдоль Одера до Франкфурта-на-Одере и далее еще километров на 100. Я полностью доверял своему старому знакомому Хайнрици, ибо он совсем недавно помог мне в целости и сохранности сдать противнику Рыбникский угольный бассейн. А потому, когда Рейман приказал подготовить к взрывам все берлинские мосты, я немедленно выехал в штаб Хайнрици, расположенный около Пренцлау. Это случилось 15 апреля, за день до начала наступления русских войск на Берлин. В качестве технической поддержки я захватил с собой члена берлинского магистрата Лангера, отвечавшего за автомобильные дороги, и начальника берлинской железной дороги Бекка. По моей просьбе Хайнрици приказал Рейману принять участие в совещании.
Оба технических эксперта наглядно продемонстрировали, что запланированные разрушения повлекут гибель Берлина, о чем я уже сообщал Гитлеру в своем меморандуме от 15 марта 1945 года. Комендант сослался на приказ Гитлера защищать Берлин всеми доступными средствами:
– Я должен сражаться и, следовательно, должен уничтожить мосты.
– Но только в направлении главного удара? – уточнил Хайнриси.
– Нет, везде, где развернутся бои, – ответил генерал Рейман.
Я спросил, подлежат ли уничтожению все мосты в центре города, если дойдет до уличных боев, и Рейман ответил утвердительно. Тогда я воспользовался своим испытанным аргументом:
– Вы готовы сражаться, потому что верите в победу?
Генерал на мгновение растерялся, но выбора у него не было; и на этот вопрос пришлось ответить утвердительно.
– Если будет разрушен Берлин, – сказал я, – то и промышленные объекты выйдут из строя на обозримое будущее. А без промышленности войну не выиграть.
Рейман
не знал, как выйти из затруднительного положения. К счастью, генерал Хайнрици выдвинул весьма необычное предложение: удалить взрывчатку из подрывных зарядов на всех главных магистралях автодорожной и железнодорожной сети Берлина; мосты взрывать только в ходе военных действий [327] .327
Из девятисот пятидесяти берлинских мостов было уничтожено восемьдесят четыре. Несомненно, в этом заслуга и генерала Хайнрици. К тому же двое моих сотрудников, Лангер и Кампф, препятствовали подрыву мостов даже во время сражений.
Когда мы остались наедине, Хайнрици сказал:
– Благодаря этим распоряжениям ни один мост в Берлине не будет уничтожен, ибо не будет никакого сражения за Берлин. Если русские прорвутся к Берлину, один наш фланг отойдет на север, а второй на юг. На севере мы укрепимся вдоль системы каналов восток – запад. Правда, боюсь, что там мосты придется взорвать.
Я понял, что он имеет в виду:
– Значит, Берлин мы сдадим быстро?
– По крайней мере, без особого сопротивления, – согласился генерал.
На следующее утро, 16 апреля, меня разбудили очень рано. Мы с подполковником фон Позером собирались наблюдать за последней решающей битвой этой войны, советским наступлением на Берлин, с вершины холма над Одербрухом близ Врицена. Только в густом тумане практически ничего не было видно. Через несколько часов лесник сообщил, что наши войска отступают и скоро здесь будут русские. Так что мы тоже отступили.
Мы проехали мимо огромного судоподъемника Нидер-Финов, технического чуда тридцатых годов и ключевой позиции на водном пути от Одера к Берлину. Повсюду на стальном каркасе высотой в 120 футов были искусно размещены взрывные заряды. Слышался отдаленный грохот артиллерийской канонады. Лейтенант инженерных войск доложил, что подготовка к взрыву завершена. Здесь все еще действовал указ Гитлера от 19 марта, и саперы вздохнули с облегчением, когда фон Позер в последний момент отменил приказ об уничтожении. Мы же пришли в уныние, ибо поняли, что приказ от 3 апреля 1945 года о сохранении водных путей не достиг воинских подразделений.
Поскольку коммуникационная сеть была разрушена, мы не могли передать новые инструкции по телетайпу. Однако, опираясь на поддержку генерала Хайнриси, я решил напрямую обратиться к народу и призвать к благоразумию. Я надеялся, что, несмотря на хаос сражений, Хайнрици предоставит в мое распоряжение одну из радиостанций на территории, контролируемой его группой армий.
Проехав еще миль двадцать, мы с Позером оказались в глухих лесах Шорфхайде, превращенных Герингом в богатые охотничьи угодья. Я отпустил охрану, присел на пень и без долгих размышлений набросал откровенно мятежную речь. Прошло всего пять дней с тех пор, как Гитлер подверг мое официальное обращение цензуре и лишил ее всякого смысла. На этот раз я намеревался категорически запретить разрушение заводов, мостов, водных путей, железных дорог и линий связи, призывал солдат вермахта и фольксштурма препятствовать взрывам «всеми доступными средствами вплоть до применения огнестрельного оружия». Я также призывал передавать наступающим войскам противника политических заключенных, включая евреев, не препятствовать возвращению на родину военнопленных и иностранных рабочих. Я налагал запрет на деятельность «Вервольфа» [328] и призывал сдавать города и деревни без боя. В заключение я собирался торжественно заявить, что мы «непоколебимо верим в будущее нашей нации, которой суждено сохраниться в веках».
328
Члены вооруженного формирования «Вервольф» должны были вести партизанскую войну и стать последним препятствием на пути противника во всех областях Германии. Противник всерьез воспринимал эту угрозу, но после окончания войны оказалось, что «Вервольф» – всего лишь еще одна из фикций пропагандистского аппарата Геббельса. Никакого существенного сопротивления оно не оказало.
Я торопливо нацарапал карандашом записку и отправил Позера к доктору Рихарду Фишеру, генеральному директору берлинских электростанций. В записке я просил не прекращать электроснабжение самой мощной немецкой радиостанции в Кёнигсвустерхаузене до самого ее захвата противником. Эта радиостанция, регулярно транслировавшая приказы «Вервольфа», могла бы передать мою речь с запретом деятельности «Вервольфа».
Поздно вечером я снова встретился с генералом Хайнрици, который уже перебазировал свой штаб в Даммсмюль. Я намеревался выступить с речью, когда радиостанция на короткое время перейдет в «зону боевых действий», то есть окажется вне контроля государственных властных структур. Однако Хайнрици полагал, что станция будет занята русскими до того, как я успею прочитать свое обращение, и поэтому предложил записать речь на пластинку, а он передаст ее в эфир перед самым подходом советских войск. Но, как Люшен ни старался, он так и не сумел раздобыть подходящее записывающее устройство.