Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

После развала нашего альянса Геринг словно пробудился, но, к моему удивлению, направил свою энергию против меня. Вопреки собственной привычке, через несколько недель он попросил меня пригласить руководителей сталелитейной промышленности на совещание в Оберзальцберг. Совещание состоялось за чертежными столами в моей студии и сохранилось в памяти лишь благодаря поведению Геринга. Он явился в приподнятом настроении с заметно суженными зрачками и выступил перед изумленными промышленниками с лекцией о производстве стали, щеголяя познаниями в металлургии вообще и домнах в частности. Затем последовали банальности: мы должны производить больше, мы не должны пренебрегать техническими новшествами, промышленность погрязла в традициях, необходимо учиться прыгать выше головы и так далее и тому подобное. К концу двухчасовых напыщенных излияний речь Геринга замедлилась, лицо приобрело отсутствующее выражение. Вдруг он уронил голову на стол и спокойно заснул. Мы благоразумно решили не беспокоить облаченного в роскошный мундир рейхсмаршала и обсуждали наши проблемы до тех пор, пока он не проснулся и немногословно объявил совещание оконченным.

На следующий день Геринг созвал совещание по проблемам радиолокации, которое прошло, как и предыдущее. Он был в прекрасном настроении, величественно потчевал специалистов пространными объяснениями по вопросам, в которых совершенно не разбирался, но в конце концов разразился потоком директив и предписаний. После чего он покинул совещание в высшей степени довольный собой, а мне пришлось ломать голову, как скомпенсировать нанесенный им ущерб, не аннулируя его распоряжений. Тем не менее последствия этого инцидента могли быть столь серьезны, что я был вынужден информировать о нем Гитлера. Тот при первом же удобном случае – 13 мая 1943 года – вызвал промышленников в Ставку и попытался восстановить подорванный авторитет правительства [156] .

156

В неопубликованной записи из дневника Геббельса от 15 мая 1943 г. мы находим: «Он [Гитлер] провел целый день на совещании с руководителями военной промышленности, обсуждая неотложные меры. Это совещание с фюрером должно было возместить ущерб, нанесенный последним, весьма неудачным совещанием у Геринга. Тактические промахи Геринга оскорбили производителей вооружения. Фюрер все уладил».

Через несколько месяцев после краха наших планов я случайно встретился в Ставке с Гиммлером, и тот недвусмысленно пригрозил мне: «Думаю, вы поступите весьма неблагоразумно, если снова попытаетесь пробудить в рейхсмаршале жажду деятельности».

Но в любом случае это было бы невозможно. Геринг надолго погрузился в летаргию. Пожалуй, очнулся он лишь на процессе в Нюрнберге.

19. Второй человек в рейхе

Примерно в начале мая 1943 года, через несколько недель после кончины нашего недолговечного союза, Геббельс стал находить в Бормане качества, которые совсем недавно приписывал Герингу, и переговоры завершились соглашением: Геббельс пообещал направлять доклады Гитлеру через Бормана, а Борман – добиваться от Гитлера необходимых Геббельсу решений. Стало очевидно, что Геринга из своей схемы Геббельс вычеркнул и отныне собирался поддерживать его, только когда речь шла о престиже государства.

Таким образом, чаша весов реальной власти еще больше качнулась в пользу Бормана, но, не представляя, пригожусь ли ему я, он решил со мной не ссориться. Хотя Борман наверняка прослышал о моей неудачной попытке свергнуть его, разговаривал он со мной приветливо и намекал, что я могу перейти в лагерь его сторонников вслед за Геббельсом. Однако я не воспользовался приглашением. Я попал бы в зависимость от Бормана, а такая цена казалась мне слишком высокой.

Геббельс также не прерывал контактов со мной, ибо мы оба все еще надеялись как можно результативнее использовать для экономики внутренние резервы. Несомненно, я был слишком доверчив с Геббельсом. Я был зачарован его ослепительным дружелюбием, безукоризненными манерами и хладнокровной логикой рассуждений.

Внешне же тогда мало что изменилось. Условия, в которых мы жили, вынуждали нас скрывать свои истинные чувства и лицемерить. Соперники редко говорили друг с другом начистоту, ибо опасались, что их слова в искаженном виде передадут Гитлеру. Все плели интриги, все принимали в расчет непостоянство Гитлера и в своих тайных играх то выигрывали, то проигрывали. В этом нестройном хоре я вел свою партию так же беспринципно, как и другие.

Во второй половине мая Геринг передал, что хочет выступить вместе со мной во Дворце спорта с речью по проблемам вооружения. Однако через несколько дней, к моему удивлению, Гитлер назначил оратором Геббельса. Когда мы согласовывали тексты, министр пропаганды посоветовал мне сократить мою речь, поскольку он рассчитывает говорить час: «Если вы будете выступать дольше получаса, аудитория потеряет интерес». Как обычно, мы послали рукописные тексты Гитлеру с примечанием, что мою речь собираемся сократить на треть. Гитлер приказал мне приехать в Оберзальцберг. В моем присутствии он прочитал врученные ему Борманом черновики, а затем за несколько минут безжалостно исчеркал речь Геббельса и сказал: «Борман, сообщите доктору, что я считаю речь Шпеера превосходной». Таким образом Гитлер помог мне подняться в глазах главного интригана Бормана и подорвал авторитет Геббельса. Оба поняли, что мои позиции еще весьма прочны. В случае необходимости я мог рассчитывать на поддержку Гитлера даже в спорах с его ближайшими сподвижниками.

Моя речь от 5 июня 1943 года, в которой я впервые объявил о значительном увеличении выпуска вооружений, имела два неприятных последствия. От партийной верхушки я слышал такие замечания, как «Значит, это можно сделать, не идя на большие жертвы! Тогда зачем вызывать недовольство населения драконовскими мерами?». А Генштаб и фронтовые командиры в свою очередь сомневались в правдивости моих статистических данных всякий раз, как испытывали трудности с поставками вооружения и другого военного имущества.

И все же мы добились приостановления зимнего наступления советских войск. Подъем военного производства позволил нам заткнуть бреши на Восточном фронте. Более того, появление новой военной техники побудило Гитлера – несмотря на огромные зимние потери – начать подготовку к наступлению с целью спрямить линию фронта в районе Курска. Наступлению было присвоено кодовое название операция «Цитадель». Операция откладывалась, поскольку Гитлер рассчитывал на эффективность новых танков, в особенности на новый тип танка с электроприводом, сконструированным профессором Порше.

За скромным ужином в маленькой задней комнате канцелярии, обставленной в крестьянском стиле, я случайно узнал от Зеппа Дитриха, командира личной охраны Гитлера, что Гитлер намеревается издать приказ «пленных не брать». Причина, по словам Дитриха, была в том, что, как выяснилось в ходе наступления эсэсовских частей, советские войска убивали немецких военнопленных. Гитлер тут же приказал уничтожить в тысячу раз больше советских пленных.

Я был ошеломлен и по эгоистическим соображениям встревожен такой расточительностью, ведь речь шла о сотнях тысяч военнопленных, то есть именно о тех трудовых ресурсах, которых мы тщетно добивались много месяцев. Я воспользовался первой же возможностью, чтобы переубедить Гитлера, и без труда добился успеха: фюрер с явным облегчением отозвал свой приказ войскам СС. В тот же день, 8 июля 1943 года, он приказал Кейтелю подготовить указ о направлении военнопленных на военные заводы [157] .

157

Кейтель издал директиву, в которой говорилось: «Всех военнопленных, захваченных на востоке после 5 июля 1943 г., переводить в лагеря Верховного главнокомандования вермахта. Там их следует немедленно использовать как рабочую силу или переводить в ведение уполномоченного по использованию трудовых ресурсов или на шахты».

Реакцию Гитлера никогда невозможно было предугадать. Например, 19 августа 1942 года канадские солдаты, десантировавшиеся в Дьепе, убили несколько рабочих из Организации Тодта, строивших бункеры. Возможно, канадцы приняли их за армейских партийных функционеров, поскольку они носили коричневые мундиры и нарукавные повязки со свастикой. Когда я был в Ставке фюрера, Йодль отвел меня в сторону и сказал: «Думаю, не стоит упоминать этот эпизод при фюрере. Иначе он отдаст приказ об ответных мерах». Однако Гитлер не стал грозить местью, согласившись с доводами Йодля: мол, Верховное главнокомандование вермахта совершило прискорбную ошибку, не сообщив противнику через Швейцарию о том, что рабочие Организации Тодта носят форму, похожую на военную. Йодль пообещал немедленно эту ошибку исправить, а я предложил упразднить нарукавные повязки со свастикой. Правда, мое предложение Гитлер отверг.

Как оказалось, в дебатах по поводу судьбы военнопленных не было необходимости. Наступление началось 5 июля, но, несмотря на огромное количество самой современной техники, мы не смогли окружить советские войска. Надежды Гитлера на новую технику не оправдались, что он и признал через две недели. Даже летом противник сумел перехватить инициативу.

После второй зимней катастрофы – поражения под Сталинградом – главное командование сухопутных войск настаивало на строительстве линии обороны в глубоком тылу, но Гитлер и слышать об этом не желал. Теперь же, после неудачного наступления, он был готов к сооружению линии обороны на расстоянии от 19 до 24 километров от передовой [158] .

158

Подготовка заняла столько времени, что теперь уже было невозможно успеть закончить до зимы строительство главных фортификаций. Тогда Гитлер приказал («Протоколы совещаний у фюрера», 8 июля 1943 г., пункт 14) использовать на востоке около 200 тысяч кубометров цемента ежемесячно в течение 6–7 месяцев начиная с весны. Согласно «Протоколам совещаний у фюрера» (13–15 мая 1943 г., пункт 14), на строительство Атлантического вала было использовано 593 тысячи кубометров цемента. Гитлер даже согласился «соответственно сократить объемы строительства укреплений Атлантического вала».

Генштаб выдвинул контрпредложение: создать оборонный рубеж на западном высоком (более 46 метров) и крутом берегу Днепра, господствовавшем над речной долиной. Предполагалось, что для строительства глубокого оборонительного рубежа времени хватит, поскольку линия фронта проходила пока в 200 километрах от Днепра. Однако Гитлер категорически отверг этот план. Если во время своих победоносных кампаний он называл немецких солдат лучшими в мире, то сейчас заявил: «Строительство рубежей в глубоком тылу невозможно по психологическим причинам. Если солдаты узнают, что километрах в ста за линией фронта существуют укрепления, никто не сможет убедить их сражаться. При первой же возможности они отступят, не оказав противнику никакого сопротивления» [159] . Несмотря на запрет Гитлера, по приказу Манштейна и с молчаливого согласия Цайтцлера, в декабре 1943 года Организация Тодта приступила к строительству рубежей на Буге. Гитлер узнал об этом от моего заместителя Дорша, когда советские армии еще находились от 160 до 200 километров восточнее Буга, и снова в необычайно резких выражениях он приказал немедленно прекратить все работы [160] . Строительство тыловых укреплений, бушевал фюрер, еще одно доказательство пораженческих настроений Манштейна и его группы армий.

159

Даже в начале октября 1943 г. Гитлер «не соглашался на строительство стационарных оборонных рубежей за Днепром», хотя несколькими днями ранее советские войска уже форсировали Днепр («Протоколы совещаний у фюрера», 30 сентября – 1 октября 1943 г., пункт 27).

160

В своем неопубликованном дневнике (запись за 16 декабря 1943 г.) Йодль описывает последствия этой несанкционированной акции: «Дорш доложил о дислоцировании Организации Тодта на Буге, о чем фюрер ничего не знал… Фюрер взволнованно заговорил со мной и министром Шпеером о пораженческих настроениях в штабе Манштейна, о коих сообщал ему гауляйтер Кох».

Упрямство Гитлера облегчило наступление советских войск, ибо в России никакие земляные работы невозможны уже в ноябре, когда почва промерзает. Имевшееся в нашем распоряжении время было упущено; солдатам негде было укрыться от морозов, а зимнее обмундирование не соответствовало суровому русскому климату, противник же был экипирован отлично.

Такое поведение Гитлера было не единственным доказательством нежелания признавать коренной перелом на Восточном фронте. Весной 1943 года Гитлер потребовал начать строительство пятикилометрового шоссе и железнодорожного моста через Керченский пролив, хотя мы давно уже строили там канатную дорогу с ежедневной пропускной способностью в тысячу тонн, которую ввели в строй 14 июня. Поставок по ней вполне хватало для оборонных нужд 17-й армии, но Гитлер не отказался от плана вторжения в Иран через Кавказ. Он открыто обосновывал свой приказ о строительстве моста для переброски войск и вооружения на Кубанский плацдарм именно вторжением в Иран [161] . Однако у гитлеровских генералов давно не было подобных мыслей. Посещая Кубанский плацдарм, все они как один сомневались, можно ли вообще удержать его из-за явно превосходящих сил противника. Когда я доложил об их опасениях Гитлеру, он презрительно сказал: «Пустые отговорки! Еникке, как и Генеральный штаб, не верит в новое наступление».

161

Из-за частых землетрясений необходимо было предусмотреть усиленные балочные фермы, на которые потребовалось бы огромное количество дефицитной стали. К тому же, как сказал на оперативном совещании Цайтцлер, при транспортировке строительных материалов для этого моста по крымским железным дорогам с малой пропускной способностью нам пришлось бы сократить поставки вооружения и войск, необходимых для обороны региона.