Третья половина жизни

– Другие предложение есть? Нет. Тогда давайте голосовать. Голосуют только члены партии. Кто «за»? Против? Воздержавшиеся? Единогласно. Решение принято. Вы хотите подвести итог? – обратился Карпов к Савчуку.

– Подведу. Товарищи поторопились. Неправильно, так же само, увольнять профессиональных журналистов. Нужно дать им возможность исправить сделанные ошибки. Я удовлетворён обсуждением. Коллектив проявил, так же само, требовательность и принципиальность. Городской комитет партии верит, что обстановка на телестудии нормализуется и вы будете успешно работать на благо всего Норильска.

С этими словами Савчук тяжело поднялся из-за стола и прихрамывая пошёл к выходу.

– Собрание закончено, – объявил Карпов и поспешил за секретарём горкома.

Павильон быстро опустел. Расходились, пряча глаза. Только пять стульев в первом ряду оставались занятыми.

– Ну что, друзья мои, всё кончилось, – проговорил Шадхан. – Ты, Валерий, хорошо сказал. Ничего не вышло, но мы всё-таки попытались.

Дома Лиза спросила:

– Как прошло собрание?

– Нормально, – ответил Леонтьев. – Как и должно было пройти. Мы уезжаем в Москву.

– Совсем?

– Совсем.

– Что произошло? Так и не расскажешь?

– Расскажу, – пообещал Леонтьев. – Когда-нибудь потом.

Утром раздался телефонный звонок. Звонил Игорь Шадхан.

– Ты ещё ничего не знаешь?

– Чего я не знаю? – не понял Леонтьев.

– Паша Волчков пытался повеситься.

– Но не повесился?

– Успели вынуть из петли. Что ты на это скажешь?

– Больше никто не повесился?

– Больше никто.

Приехав на студию, Леонтьев принёс Карпову заявление об увольнении по собственному желанию. Такие же заявления подали Шадхан, Вагунин и Богданова. Карпов молча их подписал.

X

Леонтьев с Лизой вернулись в Москву, Шадхан и Вагунин в Ленинград, а Света Богданова осталась в Норильске. Она стала работать учительницей рисования в школе, читала в городе лекции об искусстве по линии общества «Знание». Через несколько лет переехала в Ленинград к родителям. Здесь неожиданно увлеклась тем, что на Западе называется квилт: вручную шьёт одеяла из разноцветных кусочков ткани, они имеют большой успех на выставках прикладного искусства. Сейчас живёт в Великом Новгороде, выпустила две книги стихов, иллюстрировав их своими квилтами.

Игорь Шадхан продолжал заниматься телевидением. Много лет вёл на ЦТ программу «Контрольная для взрослых», снял десятисерийный телефильм о Норильске «Снег, судьба моя», создал и возглавил экспериментальную киностудию.

Валя Вагунин умер вскоре после возвращения из Норильска.

Инна Назарова осталась в городе, некоторое время работала на телестудии, потому что уехать ей было некуда. Приходилось ей очень нелегко в окружении людей, которые не могли простить ей «Контура», а себе – участия в безумном его разгроме. Потом её пригласили на телестудию в Ухте, там она родила сына. Сейчас живёт в Питере, сын вырос, удачно занялся предпринимательством. Каждый год на её день рождения он покупает туры в Испанию, Францию или Венецию.

Паша Волчков тоже некоторое время продолжал работать не студии, потом куда-то уехал. Ничего больше о нём Леонтьев никогда не слышал.

Опыт творческого объединения «Контур» так и остался невостребованным, как все идеи, которые намного опережают время. Только в годы перестройки на ЦТ появился «Взгляд» и программы молодёжной редакции – живое телевидение, похожее на то, что пытался делать «Контур».

Первое время после возвращения Леонтьева в Москву воспоминания о Норильске вызывали в нём тёмную злобу. Но постепенно к нему возвращался тот город, который он знал и любил. Любят не те города, где было весело и легко, а те, где было трудно, где себя преодолел – свою слабость, обиду, боль. Возвращалась тундра с брошенным посёлком на Имангде, палатки гидрогеохимиков на реке Пясина с тучами мошки, гремящие ледоходы на Енисее, дикие полярные зимы и бессонные летние ночи, десятки людей, с которыми сводила его работа и многие из которых становились его друзьями. Норильск, который выпал в его судьбе в молодости, когда всё воспринимается особенно ярко, был особенно дорог Леонтьеву ещё и потому, что он встретил там Лизу.

Часть четвёртая Третья половина жизни

I

Лиза умерла в два часа ночи 20 июля 1992 года в коридоре малаховской больницы. Всего месяц она не дожила до нашей серебряной свадьбы. Скорая приехала около полуночи. Лиза лежала на тахте в мансарде нашего дома. Врачи не решались подступиться к её изъеденному болезнью телу. Я взял её на руки, спустился по узкой и довольно крутой лестнице и у крыльца положил её на носилки. Свободных мест в палатах не нашлось, её положили в коридоре за ширмой. Она всё никак не могла уснуть. Медсестра дала её таблетку снотворного. Она благодарно улыбнулась слабой беспомощной улыбкой и закрыла глаза. Навсегда.

До рассвета я просидел у её кровати. Рано утром пришли санитары, разрезали большими ножницами её халат, написали на ноге номер фиолетовым фломастером и на железной каталке повезли в морг. Я сопровождал каталку до морга. Дальше меня не пустили. Двери морга закрылись, разделив мою жизнь на неравные части. Две половины жизни остались позади, третья половина только началась. В ней мне предстояло понять, чем была Лиза в моей жизни и что она с собой унесла.

II

Встреча с женщиной, с которой я прожил почти двадцать пять лет и которую всегда любил, хотя понял это только когда она умирала, произошла не то чтобы буднично, но как бы засыпалась мусором внешних бытовых обстоятельств. И сегодня мне приходится разгребать их, как человеку, который бросил в корзину важный документ и теперь роется в ненужных бумажках.

Впервые я увидел её во время командировки в Норильск. Я ещё был спецкором журнала ЦК ВЛКСМ «Смена» и прилетел, чтобы написать о молодёжи города в связи то ли с юбилеем комсомольской организации, то ли с награждением её каким-то орденом, уже и не помню. Помню только, что была зима, город показался мне каменной крепостью в бескрайней тундре, насквозь продуваемой свирепыми ветрами и засыпаемой кубическими километрами пурги.

Тогда я часто ездил в командировки. Как хорошая книга делает близкими людей, которых до этого не знал, так и командировки расширяли круг знакомых. Как и во всех далеких от Москвы городах, в Норильске всегда с интересом встречали приезжих, расспрашивали о столичных новостях, о том, что идёт в театрах, что читают и о чём говорят. Так было и в этот раз. Корреспондент «Заполярной правды» Саша Щигленко, с которым я случайно познакомился ещё в Москве, привёл меня к дочери какого-то местного начальника, у которой, как в салоне Анны Павловны Шерер, собирались молодые журналисты, поэты, самодеятельные художники и музыканты. В разгар вечера с оживлёнными разговорами, подогретыми выпивкой, пришёл младший брат хозяйки салона, совершенно пьяный и агрессивный, начал скандалить и бить посуду. Хозяйка вызвала милицию. Вечер был испорчен, гости поспешно разошлись. Саша кому-то позвонил и сказал мне:

– Я знаю, куда пойти.

Он жил в Норильске уже лет шесть. Рослый парень с мягким характером и обаятельной улыбкой, родом откуда-то с Украины, после школы он работал на шахте, окончил в Херсоне мореходку, получил направление на работу на судостроительный завод в Измаиле. Через год уехал оттуда по комсомольской путевке в Сибирь, оттуда попал на механический завод в Норильске. Писал заметки в «Заполярку», делал радиопередачи. Его взяли на радио и послали в корпункт в Хатанге. Передатчик там был слабый, сигнал не принимался даже в Норильске. Через год он прислал оттуда заявление: «Прошу уволить меня с работы, так как возможности радиопередатчика не соответствует мощности моего дарования». В Норильске посмеялись его нахальству и перевели его в город. Через несколько лет, когда его принимали кандидатом в члены КПСС, первый секретарь горкома партии Савчук возмутился: