Третья тетрадь

Конечно, нашлись и верноподданнические субъекты, но все-таки большая часть решила в знак протеста немедленно покинуть двор и коллегии. Однако не тут-то было.

Когда Апа с компанией уже шли от северных ворот к центральному выходу, навстречу им попалась возмущенная толпа с известием, что все выходы перекрыты, и они оказались в ловушке. Послышались возмущенные крики, откровенный мат и угрозы.

– Знаешь, это было так здорово, это был самый классный момент, когда все кругом заволновались, зашумели, и стало на мгновение даже страшно, будто перед прыжком в воду с высоты, – призналась Апа, и лицо ее на миг стало оживленным и сияющим.

«Еще народовольства мне только не хватало!» – подумал в ответ Дах, вспомнив студенческие волнения сентября восемьсот шестьдесят первого, когда после неудачных петиций начальству почти две тысячи господ студентов оказались заперты все в том же злосчастном дворе. Они точно так же курили в аркадах, залезали на деревья и из последних сил держались, чтобы не вступить в открытую свалку с жандармами. Но тогда это произошло из-за таких обстоятельств, на которые нынешние студиозусы вообще едва ли обратили бы внимание: подумаешь, плату за обучение с тридцати рублей повысили до пятидесяти, да еще сделали платными библиотеки и запретили посещать лекции чужих факультетов – по нынешним представлениям, подумаешь, говна-пирога, как любил повторять великий сын великих отца и матери [159] , тоже универсант.

159

Великий сын великих отца и матери – имеется в виду Лев Николаевич Гумилев.

Впрочем, пока еще вся эта история только радовала Данилу, вполне укладываясь в прокрустово ложе жизни Аполлинарии, и он даже позволил себе роскошь слушать вполуха и строить версии дальнейших событий.

Ныне же события развивались следующим образом.

Крики поутихли, и вместо этого где-то затянули русскую песню, где-то начали размахивать руками с зажженными зажигалками, как на концертах, где-то стали организовывать делегацию в ректорат. Последняя партия победила, и в полчаса организовался стихийный митинг против захватнической политики Соединенных Штатов. Цензуры не было, и потому желающих высказаться оказалось много. В упоении крыли всякую власть, постепенно сползая с осуждения американской на извечные претензии к родной.

Вскоре начало смеркаться, и, опьяненные началом весны, кажущимся единением и нелюбовью, объединяющей, как известно, гораздо прочнее, чем любовь, никто даже не заметил, что встреча на высшем уровне уже давно идет своим ходом, и вечная президентская жвачка прилепляется уже не к эрмитажной двери, а к столу конференц-зала.

В конце концов, митинг всем явно надоел, захотелось поесть, выпить пива, согреться в «восьмерке» и прогуляться с девушкой по уже весенней набережной. Говорили вяло и топтались, не зная как разойтись. Апе удалось отойти к самым воротам, тем, что у бекетовского флигеля, как вдруг в центре митинга послышались какой-то гул и выкрики. Через пару минут стало ясно, что началась драка, и в нее втягивается все больше народа.

– Что? Что там? – заметались вокруг остальные, в основном девушки, всегда сильно возбуждающиеся при виде дерущихся мужчин.

Из каких-то обрывков Апа поняла, что из коллегий вышел некий человек, оказавшийся американским аспирантом, и со своего американского дуру начал увещевать собравшихся, что они поступают неправильно, недемократично, что надо уважать власть, и тому подобную чепуху. Совет, конечно, подействовал как спичка, и под возглас явно какого-то филолога: «Мало что убьют, смотреть придут!» – отсылавшего к «Бесам» Федора Михайловича Достоевского, аспиранту дали в морду. Нашлись и заступники, образовалась свалка.

Завыли милицейские сирены, потом к ним присоединилось пронзительное пищание «скорой», замелькали дубинки. Народ бросился врассыпную, людей догоняли, ловили и били, не разбирая где кто. Воспользовавшись тем, что охрана северных ворот тоже ринулась на помощь разгоняющим, многие проскочили через них и побежали куда глаза глядят, самые умные – в столовку БАНа, чтобы прикинуться мирными читателями.

Апа неслась с несколькими ребятами по каким-то дворам, а потом по улице, ребята постепенно отставали, и в конце концов она оказалась одна…

На этом девушка замолчала и тупо уставилась в тарелку с луковым супом.

Дах тоже молчал, не зная, то ли помочь ей вопросами, то ли совсем отпустить в свободное плаванье. Оба начали есть, не поднимая глаз.

Наконец, Апа тихо произнесла:

– А дальше стало непонятно. Может быть, это сон, но ведь во сне не снятся незнакомые люди. Места – да, но всегда есть кто-то знакомый, правда?

– Или напоминающий знакомого, то есть ты знаешь, что этот некто олицетворяет такого-то или…

– Или такое-то, я знаю, читала. Но то, что произошло со мной… Это невозможно.

– Тогда расскажи, постарайся поподробнее, – напустив на себя почти безразличный вид, предложил ей Данила. Однако затем, увидев ее растерянный взгляд, добавил: – И ничего не бойся. Пойми, дело в том, что если ты еще в состоянии принять происшедшее за наваждение, за плод безумия, то это никак не расшатывает, но лишь укрепляет веру в реальность, понимаешь?

– Нет, – отрезала девушка и зябко повела плечами. – Не понимаю и не хочу понимать.

– Хорошо, не рассказывай действия, если тебе это тяжело, но ведь можно описать место, героев, так сказать…

– Ты что, серьезно думаешь, что меня того… трахнули силком?

– Уже нет. Ну прошу тебя, расскажи, это очень и очень важно.

– Для тебя?

– Для тебя.

– Не хочу. Я так много рассказывала тебе про дома, про странные слова внутри меня – и что? Чем мне это помогло? Чем ты мне помог? Я стала твоей, и все пропало, и я думала, что никогда больше не вернется. А теперь началось еще хуже. Это все из-за тебя! – закончила Апа с каким-то озлоблением.

Идиотский разговор начинал бесить Даха. Хорошо еще, что произошло нечто мистическое, – иначе стоило давно плюнуть на расспросы. Он стал быстро перебирать в уме все, что могло связывать задворки острова с жизнью Федора. Жилье он там никогда не снимал, знакомых там не имел. Герои? Но, кажется, только Разумихин из «Преступления» да еще мать Нелли из «Униженных». Однако и тот и другая жили не дальше Девятой линии. К тому же до сих пор ни о каких ассоциациях с героями романов речи не было. Что еще? Кладбище. Кого из его знакомых там хоронили, причем именно в этот период? На такой вопрос готового ответа у Данилы не имелось, и найти его будет не так-то просто. Разумеется, можно просмотреть пофамильно вторую часть тридцатого тома АСС [160] с годами жизни, но проверять места захоронения – замучаешься. А какое место гнусное, воистину «и летом печальны сии места пустынные, а еще более зимою, когда всё… погребено в серые сугробы, как будто в могилу» [161] .

160

Академическое собрание сочинений.

161

«…в серые сугробы, как будто в могилу» – цитата из романтической повести В. П. Титова «Уединенный домик на Васильевском».

– Нет, я все-таки кое-что скажу тебе, чтобы ты тоже мучился. Будешь гадать и мучиться! – неожиданно словно встрепенулась Апа. – Была статуя, белая статуя, как в Летнем саду, и старик, древний старик, мерзкий… О-о-о! – И с этими словами девушка выскочила из-за стола…

* * *

Годовщину Манифеста [162] собрались отмечать у Кюба, но скромно, завтраком.

– Но почему я не могу пойти с тобой? – Аполлинария уже в который раз укладывала волосы, но они почему-то снова рассыпались и рассыпались. – Держи же как следует. – Шпильки на ладони казались ему длинными злыми иглами. – Так почему же?

162

«…Манифеста» – имеется в виду Манифест 19 февраля 1861 года об освобождении крестьян от крепостной зависимости.