Три билета до Эдвенчер

Когда мой энтузиазм несколько поутих, мы с Бобом принялись шарить по карманам, чтобы расплатиться за опоссума, и вдруг поняли, что всю мелочь отдали Айвену. Но мальчик изъявил готовность прошагать с нами до причала оставшиеся полмили, и мы продолжили свой путь. Но не успели пройти и нескольких шагов, как меня ошарашила ужасная догадка.

— Боб, мне не во что посадить его, — сказал я, показывая на болтающегося на веревочке лунного увари.

— А что, нельзя его довезти так до Джорджтауна?

— Нет, мне нужна хотя бы коробка. А уж на пароходе я сварганю для него клетку.

— А где возьмешь коробку?

— Придется сбегать в магазин.

— Как, обратно? Пароход должен быть с минуты на минуту! Опоздаешь!

Как бы в подтверждение его слов с реки донеслись гудки парохода. Но я уже несся назад в Эдвенчер.

— Задержи отправление, пока я не вернусь! — завопил я.

Боб отчаянно взмахнул руками и ринулся к причалу.

Домчавшись до Эдвенчер и вихрем ворвавшись в магазин, я бросился к изумленному торговцу с просьбой дать мне коробку. Сохраняя достойное похвалы присутствие духа, он без лишних вопросов вывалил на пол груду консервов и протянул мне пустую коробку. Я пулей вылетел наружу, но, лишь пробежав значительную часть пути, услышал рядом с собою топот чьих-то ножек. Оказывается, это был все тот же мальчуган-индеец, который, как выяснилось, неотступно сопровождал меня. На лице у него была та же широкая улыбка.

— Дайте я понесу коробку, хозяин, — сказал он.

Я был только рад передать ему ношу, так как опоссум, непривычный к таким забегам, начал бунтовать и все время норовил забраться по веревочке и цапнуть меня за руку. Так мы и летели по пыльной и раскаленной солнцем дороге, каждый дорожа своей ношей — он коробкой, которая была водружена у него на голову, я — зверьком, болтавшимся на веревочке. Я взмок как мышь, легкие горели, мне несколько раз хотелось остановиться и отдышаться, но всякий раз меня, точно удар хлыста, подгонял гудок парохода.

Когда я, пробежав последний поворот, увидел все еще стоящий у причала пароход, я был уже ни жив ни мертв. За кормой бушевала взбитая винтом пена, на сходнях стояла отчаянно жестикулировавшая группа людей, включающая Боба, Айвена и капитана судна. Прижимая к груди опоссума и коробку, я стремглав взбежал по сходням и сразу же припал к перилам, хватая ртом воздух. Сходни взяли на борт, пароход дал гудок и с шумом отвалил от пристани. Через открывшуюся полосу воды Айвен швырнул мальчику-индейцу плату. Когда я окончательно пришел в себя, пароход уже шел полным ходом вверх по реке.

— Муза, воспой нам поход Одиссея за увари лунным, — сказал Боб, протягивая мне бутылку пива. — Я-то думал, что нам без тебя так и придется уехать. Капитан уже начал выходить из себя. Особенно когда я сказал, что ты побежал за опоссумом. Он, похоже, расценил это как оскорбление своего капитанского мундира.

Я развязал сумку с инструментом и, пока мы плыли, превратил коробку в отличную клетку для опоссума. Теперь осталось только развязать веревочку, которой он был перевязан поперек живота. Он разинул пасть и зашипел в обычной для опоссумов «дружелюбной» манере, но все же я цепко схватил его за загривок и принялся распутывать узел.

Но вот что бросилось мне в глаза. Я заметил, что у него на брюхе, между задними лапами, имелась продолговатая выпуклость, похожая на колбасу. Я испугался: вдруг это какое-нибудь внутреннее кровоизлияние, вызванное веревкой? Забегая вперед, скажу, что моя тревога оказалась напрасной. Более того, поняв подлинную причину вздутия, я чрезвычайно обрадовался. Когда я стал исследовать животное, то обнаружил в выпуклости продолговатое отверстие. Разведя складки кожи, я увидел карман, а в нем — дрожащих розовых детенышей. Вполне естественно, мамаша была вне себя от ярости, что я своим вторжением столь бесцеремонно нарушил покой ее крошек, и издала громкий, дребезжащий, как жестянка, крик ярости. Продемонстрировав детенышей Бобу и сосчитав их (их было трое, каждый — в половину моего мизинца), я водворил возмущенную мамашу в клетку. Она тут же села на задние лапы, скрупулезно обследовала свой кармашек, разглаживая шерстку и ворча про себя. Затем она скушала банан, свернулась клубочком и уснула.

Я был наверху блаженства, оттого что у меня не один мышиный опоссум, а целая семья, и всю дорогу до Джорджтауна только о них и говорил. По прибытии мы показали нашу коллекцию взволнованному Смиту. Лунных увари я приберег в качестве гвоздя программы, рассчитывая, что они вызовут у Смита не меньший восторг, чем у меня. И вот я с величайшей гордостью и предвкушая похвалы показываю дражайшее семейство… Но каково же было мое удивление, когда лицо Смита выразило крайнее разочарование.

— Что случилось? — ошеломленно спросил я. — Они вед такие лапочки! И какого труда мне стоило раздобыть их!

Смит провел меня к пирамиде из пяти клеток.

— Да у меня тут в каждой по паре таких, — хмыкнул он. — Я уже устал всем повторять: не приносите больше! Их тут пропасть.

И тут я подумал о деньгах, которые отдал за, как оказалось, не больно-то редкую зверюшку, о беготне и нервотрепке, на которые пошел ради нее, и тяжко вздохнул.

— Ну что ж, — философски заметил я. — Ведь если бы они оказались редкими животными, я кусал бы себе локти, что не добыл ни одного.

Глава четвертая Про здоровенную рыбину и черепашьи яйца

Южная часть Британской Гвианы представляет собою клиновидную удлиненную территорию, ограниченную с двух сторон великими лесами Бразилии, а с третьей стороны — столь же величественными и густыми лесами Суринама. Значительную часть из сорока тысяч квадратных миль этой удивительной земли составляют гвианские саванны — лес уступает здесь место холмистой травяной равнине, по которой кое-где рассыпались кустарники. Одна из наиболее значительных среди этих зеленых равнин — саванна Рупунуни площадью около пяти тысяч квадратных миль. Туда-то мы с Бобом и решили направить свои стопы по возвращении из Эдвенчер — ведь в заросших травами саваннах водится немало таких видов животных, которые не встречаются в лесистых местностях.

Наш отъезд в Рупунуни происходил в величайшей суматохе. Я решил остановиться, если будет такая возможность, у некоего Тайни Мак-Турка, владельца ранчо в Каранамбо, в самом сердце саванны. Мы отправились в кон-нору авиакомпании «Гвиана Эйрлайнз» справиться насчет рейсов на Каранамбо, так как легче всего попасть в глубинные территории Гвианы воздушным путем. Можно, конечно, путешествовать посуху или в каноэ, но тогда дорога до места назначения растянется на несколько недель. Как ни заманчиво подобное путешествие, на него у нас попросту не было столько времени. К своему ужасу, мы обнаружили, что рейс на Каранамбо бывает лишь раз в две недели, а ближайший вылет как раз завтра. Таким образом, у нас оставалось на все про все — упаковку багажа, переговоры с Мак-Турком и еще кучу самых разных дел — двадцать четыре часа. Но делать нечего — мы купили билеты, и целые сутки крутились словно белки в колесе. Я пробовал дозвониться до Мак-Турка, чтобы сообщить ему о нашем прибытии, но там никто не брал трубку. Остаток дня мы тщательно комплектовали багаж самым необходимым, стараясь, чтобы он не превысил вес, разрешенный авиакомпанией. Как и всегда в подобных случаях, не было отбою от доброжелателей — уж что-что, а надавать тысячу полезных советов рад каждый, считая себя лучшим знатоком положения вещей. Ну зачем, уверяли меня, брать на Рупунуни лишнее? Мол, там, посреди саванны, у кого угодно без труда достанешь все, что надо: и гвозди, и проволочную сетку, и даже ящики, чтобы смастерить из них клетки! Ну я, простофиля, развесил уши да так и отправился налегке.

Попутчики наши составили весьма разношерстную компанию. Тут был молодой английский священник с супругой; у него была огромная собака сомнительной породы и подозрительного нрава. С нами летели также молодой индеец, не перестававший одаривать застенчивыми улыбками всех и каждого, и, наконец, тучный индус со своею дражайшей половиной. Все мы вытащили багаж на летное поле и терпеливо ждали команды к посадке. Особенно унылый вид был у Боба, которого успело укачать еще на земле — я наблюдал, как его лицо, пока мы тряслись от Джорджтауна к аэродрому, становилось все белее и белее. Теперь он сидел, уткнув голову в колени, и тихонько постанывал — едва ли он предвкушал удовольствие от воздушного путешествия.