ТРИ БРАТА

– Откуда ты взялся, Донда?… Хлопцы сказали, что тебя убили…

– Я в плен попал, пан атаман, еле удрал оттуда.

– А обратно дорогу в отряд забыл? Эх ты, трус поганый!

– Я же был ранен, еле жив остался. Кругом шныряли красные, – оправдывался Танхум.

Бужейко смерил Танхума пронзительным взглядом, недовольно спросил:

– А теперь чего хочешь?

– Беда, пан атаман, большевики забрали у меня хлеб.

Бужейко ехидно улыбнулся:

– А почему ты отдал им свой хлеб?

– А разве они меня спросили? Забрали – и все.

– Куда же они этот хлеб девали?

– Пока он еще на месте, в Садаеве. Есть слух, что они его собираются вывезти в город – для рабочих, что ли.

– Я и без тебя знаю, для кого они хлеб собирают, – разозлился Бужейко. Глаза его стали холодными и злыми, он высокомерно взглянул на Танхума, поднялся и начал расхаживать по комнате, куря цигарку за цигаркой.

– Скажи, где они хранят хлеб? Сколько человек в охране? По какой дороге отправят обоз в город?

На лице у Танхума появилась заискивающая и даже глупая улыбка.

– Продовольственный отряд стоит в Гончарихе, – скороговоркой начал он выкладывать все, что знал. – У нас, в Садаеве, пока только один человек. А по какой дороге станут они вывозить хлеб – кто может угадать?

– Какой такой Давид? Кто он? – сквозь зубы процедил Бужейко.

– А это мой свояк, – пояснил Танхум, – он уже давно у них, у красных то есть, еще до революции с ними связался.

– Так что ж вы там не могли с ним справиться? – иронически скосил на Танхума глаза Бужейко. – Эх, вы, герои, долго ли его там пришить?…

– Да разве он один?… Все голодранцы за него горой. В том-то и беда, что он не один… Как же два-три хозяина могут пойти против такой оравы?

– Это уж как есть, – вмешался в разговор Евтихий, который сидел, в сторонке, расчесывая пальцами свою окладистую бороду и прислушиваясь к пререканиям гостей. – Это уж так, – повторил он, – охотников на чужое добро всегда найдется достаточно. Но сюда они не придут, а придут, так мы их так накормим, что им на вечные времена хватит.

– Вам-то хорошо рассуждать, когда есть кому заступиться, – отозвался Танхум, не сводя глаз с Бужейко.

– А мы сами за себя заступаемся, – взорвался Евтихий. – Каждый должен сам, как только может, защищать свое добро!

– Как же я могу сам себя защищать? – жалобно сказал Танхум. – Меня ограбила голота, что я один могу сделать? Вот потому-то я и пришел к вам посоветоваться, попросить у вас помощи, чтобы вернуть свое добро.

Евтихий ничего не ответил. Он посмотрел на атамана, ожидая, видимо, как тот отзовется на слова Танхума. Но атаман молчал, расхаживая по горнице, посасывая цигарку, и о чем-то размышлял. Наконец Бужейко подмигнул Евтихию, они отошли в угол горницы и долго о чем-то вполголоса говорили. Потом Евтихий подошел к Танхуму и спросил, знает ли он наверняка, куда собираются продармейцы вывозить собранный у крестьян хлеб.

– Думать надо, что в Гончариху, – ответил Танхум.

– А дорогу в Гончариху ты ведь знаешь?… – снова спросил Евтихий. Он наклонился к Танхуму и что-то тихо сказал ему.

Танхум кивнул в знак согласия и направился к выходу.

У порога Евтихий сказал ему на прощанье:

– Только не тяни – узнай, что надо, и приезжай сразу же!

Танхум вернулся домой поздно. Все окна в домах Садаева были темны, люди давно улеглись спать, и Танхум был рад, что никто не видит его приезда. Стараясь не шуметь, он распряг лошадей, поставил их в конюшню и вошел в дом.

Нехама уже спала. Услыхав сквозь сон, что Танхум вернулся, она широко открыла глаза и, как бы оправдываясь, проговорила:

– Прилегла на минутку отдохнуть и сама не заметила, как уснула.

– Не заходил ли кто? – начал расспрашивать Танхум. – Не слыхала ли ты, что с хлебом?

– Я целехонький день дома просидела, как же я могла услышать что-нибудь?

– Завтра разнюхать надо, куда они собираются хлеб вывозить. Может, у хозяек что-нибудь выведаешь?

– А что могут женщины знать?

– Как раз женщины-то и знают. Они раньше всех все знают: кто куда собирается, кто что хочет делать – словом, все, – отозвался Танхум. – Ты найди какой-нибудь предлог – ну, скажем, горшок одолжить или соли занять – и заодно узнай все, что надо.

– Ладно, Танхум, завтра, если будем живы и здоровы, я зайду к соседям, – может быть, они и в самом деле что-либо знают.

Ранним утром Нехама быстрехонько подоила коров и разу же отправилась на разведку.

Перед ее уходом Танхум подробно наказал, о чем и как говорить с соседями, и строго-настрого запретил, упаси бог, болтать лишнее.

– Расспроси осторожненько, как бы мимоходом, собрали ли уже хлеб, когда и куда собираются отвозить его, если тебе удастся узнать, кто будет сопровождать подводы, – будет совсем хорошо.

– Ладно, Танхум, все разузнаю, – заверила Нехама.

Но понадеяться только на жену Танхум все же побоялся. Поэтому вслед за ней он и сам вышел из дому и, по своему обыкновению, втесался в кучку споривших колонистов, которые в свободное от работы время любили собираться на улице и обсуждать самые последние новости.

– Говорят, ты завтра в Гончариху едешь? – попытался он подцепить на удочку Боруха Зюзина.

– Кто это тебе сказал? – искренне удивился Борух.

– Не все ли равно, кто сказал? Слухом земля полнится. Хотел я попросить тебя об одолжении.

– А в чем дело? – уставился на Танхума Борух, будто и в самом деле собирался ехать в Гончариху.

– А зачем тебе знать, если ты не едешь? – продолжал разыгрывать Боруха Танхум.

– Дай мне твоих лошадей, я и поеду, – пошутил Борух.

– На своих лошадях я и сам не дурак поехать, – в тон ему ответил Танхум.

– А чем черт не шутит, – может быть, тебе и придется поехать на своих конях. Где Давиду взять лошадей, если не у богатых хозяев?

– Чтобы я свой хлеб да на своих лошадях повез! – побагровев от возмущения, сказал Танхум. – Может, он еще прикажет, чтобы я свой хлеб прямо в рот положил рабочим или кому-нибудь там еще?

– Ну, уж в рот каждый сам себе положит, а вот отвезти тебя и впрямь попросить могут, – поддразнивал Танхума Борух, видя, что задел его за живое.

– Ну, раз так, – снова закинул удочку Танхум, – ты, может, знаешь, когда они собираются вывозить хлеб? Я бы загодя лошадей приготовил.