Три Л

Вскоре Митька стал её помощником. Мальчишки полюбили его и терпеливо ждали очереди, чтобы несколько минут поиграть с косоглазым весёлым зайцем. Он стал и их другом. Но никто из них никогда не просил оставить его на ночь. Ночью Митька жил у Лены – это её право, её память.

Режим в лаборатории ужесточили. Теперь на игры отводился всего час, сократилось время на еду – «образцы» уже окрепли и могут быстро управиться с кормёжкой, – многократно усложнились задания. Они работали над проектом межзвёздного корабля. Не только над двигателем и методами расчёта трассы и «прокола» пространства, но и над системой жизнеобеспечения для нескольких тысяч людей. Работали хорошо, гениально, даже Лена понимала это. И каждый день приносили хозяевам миллионы. Чему удивляться? Соберите в одной команде Ньютона, Шрёдингера, Менделеева, Пуанкаре и Дирака, да не по одному, а по два-три сразу, дайте вычислительные мощности и поставьте задачу. Но прежде запишите им в мозги совсем другие профессии, связанные с химией, физикой и математикой, но необходимые в конце двадцать первого века. Разработанный в этом же центре кубитовый суперкомпьютер в сочетании с их супермозгами – не трата, а удачное вложение средств. Если бы скрестить их, убрав телесную оболочку, создать идеальный киберорганический мозг… Но до этого ещё далеко, пока же пусть работают уродцы.

Но теперь это были уже не уроды. Да, слишком большие головы сидели на тонких детских шеях, но тела окрепли, скрюченные конечности выпрямились, и те, кто прежде напоминал непомерно увеличенные эмбрионы, стали просто слабыми детьми. Старше своих лет, но всего лишь детьми. Психологически им сейчас было лет по восемь-десять, хотя выглядели они на свои пять. И работали как взрослые каторжники, только не руками, а мозгами.

Лена старалась развлекать их. Возможностей было мало, только подручные средства – кусочки бинтов, вата, одноразовые салфетки, даже туалетная бумага шла в ход. Делать всё приходилось руками – у Лены не имелось даже ножниц. Для маникюра ей выдали крохотные кусачки: у массажиста ногти должны быть обрезаны почти под корень, каждый раз маникюршу звать дорого, а эта вещица не может послужить оружием. Лена мастерила кукол, пыталась устроить театр теней, но не получилось – освещение в палате было тускло-рассеянным, мёртвым. И всё же кукольный театр удался. Мальчишки с удовольствием играли в него, силой воображения оживляя тряпьё и мусор, и осваивали мир, отыгрывая услышанные от Лены сказки и детские книги. Девушка выросла на старинной литературе, на Томе Сойере, Чиполлино, Рони и Тимуре, и теперь пересказывала детям то, что помнила. Кусок бинта с воткнутой в узелок ватной палочкой становился Буратино, комочек голубоватой туалетной бумаги – Мальвиной, а огрызок простого карандаша и жёлтая салфетка – Рони и Бирком, и тогда подлокотники Лениного кресла превращались в две половинки расколотой крепости.

Лена много вспоминала, ведь читать ей было нечего. Зачем обычной массажистке, калеке и едва не предавшей центр преступнице, книги? Они не нужны исполнителям, они учат думать, а это опасно для богов. Рабы должны быть глупыми и покорными.

Лена ничего ни у кого не просила. Её не оскорбляли, о её здоровье заботились: если заболеет, то, не дай бог, заразит ценное оборудование. Она оказалась непроизводящей, но важной деталью механизма. В старинных компьютерах были вентиляторы, без которых машина не могла работать; сколько бы мощности ни закладывали в процессор, без вентилятора он перегревался. И Лена оказалась «вентилятором», без которого «ценное оборудование» не могло работать. Руководству хватило недели, чтобы понять это, и они ценили Лену, как ценят хорошую дорогую деталь. Ей давали удобное постельное и носильное бельё, косметику для ухода за собой, хорошо кормили. Не сказать, чтобы очень вкусно, но качественной едой. И девушка улыбалась. Она улыбалась всегда, когда находилась в палате мальчишек. И снимала улыбку, въезжая вечером в свой закуток.

Здесь не было камер: зачем следить, если ей и так не выбраться даже за порог лаборатории? И Лена здесь могла быть сама собой. Сидеть, обнимая Митьку, и молчать. Ей казалось, что рядом отец и Лёшка – заяц хранил их запах.

Лёшка… Лена верила, что он смог убежать, хотя ей говорили, что его больше нет. Она верила в это и ничего другого не хотела. Она любила его и никогда не обманывала себя. Любовь бывает разная – к родителям, ребёнку, другу, брату, любовь к животному или своему творению. В первое время Лена боялась, что любит Лёшку как куклу, мечту об идеале. Но потом поняла, что это не так. Что такое любовь? За что любят? Никто не знает. Она знала одно: если человек говорит: «я люблю за глаза/фигуру/хороший характер» – это не любовь. Влюблённость, восхищение, жажда поклоняться или получать поклонение – да. Но не любовь. Лена любила Лёшку за то, что он просто есть, со всеми его детскими, так противоречившими взрослому облику, капризами, с его неприязнью к ней, с его быстрым взрослением, с обещанием стать очень красивым и умным парнем. Любила не как мальчишек, а как того единственного, кого ждёт каждая девушка. И боялась повлиять на него. Очень большое искушение – вылепить внешность. Но лепить характер, душу – стократ большее искушение, более того – это заносчивость бога, стремление создать удобного покорного слугу. Лена отстранялась от Лёшки, старалась никак не влиять на него, не быть в его жизни. Отец знал об этом и понимал её. Не жалел, не осуждал – понимал. И уважал её решение. Не вмешиваться, отойти, дать свободу.

Конец ознакомительного фрагмента.