Три Л

Следующий час гость расспрашивал Нину Ивановну о работе, о библиотеке и детях, которые в неё ходили, и теперешней жизни женщины. Она рассказывала, спокойно и немного грустно. Работу, пусть и тяжёлую и не очень хорошо оплачиваемую, Нина Ивановна любила, ведь в ней были книги, детский смех, игры и главное чудо – видеть, как в глазах ребёнка зажигается искра познания, радости, открытости миру. Дети вырастали, приводили уже своих детей, а то и внуков. Бумажная книга, живая, настоящая, притягивала людей намного больше, чем все электронные приспособления для чтения. Нина Ивановна думала, что проработает в библиотеке всю жизнь, но всё сложилось иначе.

Тогда к ней пришли дочь с мужем и внучкой и свёкр со свекровью. Нина Ивановна незадолго до этого овдовела, и у неё оставались две радости – работа и внучка Леночка. Девочка в тот вечер раскапризничалась, у неё поднялась температура. Родители оставили дочку у бабушки: им с утра на работу, а у неё в понедельник выходной. Больше Нина Ивановна их не видела, ни живыми, ни мёртвыми. Ночью в их доме начался пожар, несколько квартир выгорели полностью, погибли семь человек, в том числе её дочь, зять и свёкры – они жили на одном этаже. Пожар был такой, что опознать тела было невозможно, родных даже в морг не вызывали. Лена осталась сиротой, и Нина Ивановна не задумываясь ушла с работы. Пенсии и пособия внучки хватало, а девочка была для неё дороже всего, даже дороже вот этой библиотеки, которую когда-то начал собирать ещё дед Нины Ивановны, да и она сама заметно её увеличила, в основном списанными из городских библиотек и любовно восстановленными книгами. Библиотека ценна, только когда она нужна людям, иначе это просто гора бумаги. Леночка любила эту библиотеку.

– Ваша внучка, наверное, уже институт заканчивает? – осторожно поинтересовался гость.

– Нет. Поступала в медицинский, но не прошла по конкурсу, а льготой пользоваться не захотела. Выучилась на массажиста, потом уехала в Смоленск – там вроде подготовительные курсы хорошие были. Но потом… – Женщина ненадолго замолчала, задумчиво сгребая сухой ладонью крошки бисквита. – Она нашла какую-то странную работу, сказала по телефону, что всё честно, договор официальный, но пока ни приехать, ни позвонить не сможет, только деньги пересылать будет. Четвёртый год уже молчит. Деньги посылает, правда в последний год меньше, чем раньше. Может, у неё семья появилась – я не знаю. За всё время всего одна записка и была. Соседи видели, как её в ящик какой-то высокий старик кидал. Лена написала, что у неё всё в порядке, хотя работа непростая. Но ничего плохого она не делает, а больным детям помогает и оставить их не может. И что пока мне приходят деньги – с ней всё хорошо. Вот мы с Мявом и ждём от неё хотя бы такой весточки. Да, Мяв? Понравилось ему у вас на руках, молодой человек. Любите игрушки?

Лёшка кивнул.

– Ну и хорошо. Молодые люди почему-то стесняются этого. Вам ещё чаю налить?

– Нет, благодарю. – Её собеседник встал. – Спасибо вам, Нина Ивановна, за всё спасибо. И не волнуйтесь, объявится Лена! У такого хорошего человека, как вы, и внучка наверняка замечательная!

Лёшка встал вслед за напарником, осторожно посадил на диван мягкого, пахшего знакомым теплом Мява и вышел в прихожую. Второй раз в жизни он пришёл в настоящий дом, наполненный теплом и любовью людей. И снова должен уйти. Но теперь он знал, зачем: не мстить за себя и отца, а вернуть сюда, в этот тёплый уют, Лену. Если она жива.

>*<

– Она точно жива! – Мишка дожидался его в гостевой комнате местного филиала конторы.

– Почему? – Лёшка сидел, уставившись в одну точку на стене. На душе было паршиво, накатывала серость одиночества, и даже поддержка друга не помогала.

– Опять плохо, да? – Мишка сел рядом. – Может, поспишь? Дам снотворное.

– Нет! Почему ты думаешь, что она жива?

– Суди сам. Договор заключён официально, как с массажистом, мы проверяли. В нём есть пункт, что половина зарплаты перечисляется её бабушке. Если бы Лена умерла, деньги бы не платили.

– Но…

– Погоди, дослушай. Да, вроде бы есть и другие варианты. Но если Лена умерла, то зачем её бабушке платят? Чтобы она не стала искать внучку? Слишком сложно. Проще обставить всё как несчастный случай. Тот же пожар, к примеру, когда тело опознать можно, а причину смерти не установить. Обрати внимание: твоего отца они похоронили официально, всё чин по чину. Им не нужны скандалы. А неожиданная смерть Лены или её исчезновение – скандал. Но и просто так они платить не будут. Её бабушке около восьмидесяти, значит, платить как минимум ещё десять лет, а то и двадцать – дорого выходит. Получается, что Лена жива и работает. Скорее всего её заставляют. Ты ведь говорил, что она за тех детей переживала? Вот они и могут её ими шантажировать. Самой Лене вряд ли платят, она сейчас наверняка как рабыня, но её бабушке платить обязаны! И ещё одно ты упустил: бабушка теперь получает меньше, чем год назад. Значит, Лене уменьшили оклад. Именно потому, что она пыталась бежать! Так что ей очень несладко, но она жива! И работает, то есть со здоровьем у неё всё в порядке! Нужно думать, как её вытаскивать.

>

*

<

Митька улыбался. Он всегда улыбался. Он был создан улыбаться и дарить улыбки людям. Лена улыбнулась ему в ответ. Он – её единственный помощник, её друг.

Она ещё раз взглянула на замурзанного зайца, затянула на ногах крепления экзоскелета, взяла бутылочку с массажным маслом. Пора к мальчишкам. Митька будет с ней. Он теперь всегда с ней.

Запустив моторчик инвалидного кресла, девушка толкнула дверь бокса и выехала в лабораторию, близоруко щурясь и направляя кресло скорее по памяти: тусклый свет подвала забрал у неё большую часть зрения. Ничего, массажисту важны руки, а глаза и даже ноги – это мелочи. Ногам поможет экзоскелет. От него к вечеру на теле синяки – модель слишком старая и неудобная, – но стоять девушка может, даже сделать несколько шагов.

Тогда, у тела отца, она думала лишь о том, чтобы Лёшка успел уйти. Потом была боль и темнота. А потом девушка очнулась. В госпитале. Ей сказали, что она, падая, повредила позвоночник. Она сделала вид, что верит. Какая разница? Убежать ей всё равно не дадут, да и не оставит она мальчишек. Без неё им не выжить.

В те дни её ни о чём не спрашивали, только говорили. Что мобиль, подготовленный для них отцом, нашли почти сразу. Что знали планы отца, что нашли его документы. Она снова делала вид, что верит. Они не солгали только про мобиль. С остальным врали. Если бы они нашли тайник, то сказали бы, где, и что в нём было, ведь о мобиле рассказали всё. Не по глупости или бахвальству – чтобы сломить её, лишить надежды. Ещё они говорили, что отец хотел продать Лёшку конкурентам. Они не могли поверить, что он просто любил сына. И главное – они не знали, что на самом деле произошло в лесу. Отец защитил её, понимая, что произойти может всякое. Тогда, срывая с неё ком, он что-то сделал, а может, сделал ещё раньше, вечером, возясь с каким-то прибором в своём рюкзаке. Комы вели запись голоса – она это знала. Но на всех трёх браслетах оказалось записано совсем не то, что происходило в действительности. Лёшка тогда вообще не говорил, Лена сказала всего три слова, и всё это отметилось без изменений. А вот слова отца были другими: неимоверно грязная ругань, приказы, угрозы оружием. По записям выходило, что Лена и Лёшка только подчинялись его силе, и всё. Она не виновата в побеге, её заставили. И она ведь осталась в лесу, она сидела, когда в неё попала ампула транквилизатора. Значит, она может продолжать работу.

Но теперь она полупарализованный инвалид, так зачем ей добираться до лаборатории через всё здание, что по вертикали – с пятого этажа в подвал, что по горизонтали – из одного крыла здания в другое. Проще переселиться в лабораторию. Бокс, в котором когда-то лежал Лёшка, пустует, и она может жить в нём. Меньше нагрузка на повреждённую спину. Ей дадут кресло, подберут экзоскелет, чтобы она могла работать. Вещей у девушки немного, и их перевезут из квартиры в бокс. Всё для удобства сотрудников. Ей даже будут приглашать педикюршу, чтобы приводить в порядок ноги – Лена сама не смогла бы наклониться. Девушка соглашалась со всем.

Через неделю после неудачного побега она вернулась в лабораторию, чтобы больше никогда её не покидать. Мальчишки, боявшиеся за неё – им сказали, что Лена заболела, – сначала обрадовались её возвращению, потом поняли всё. Именно всё. Тогда они все повзрослели, за один день. Да, их жизнь с самого начала была невыносимой, но казалось, что в ней есть что-то неприкосновенное. Мама Лена. А теперь она стала такой же вещью, как и они – слабая, ограниченная стенами палаты девушка. И мальчишки стали не только её детьми, но и её защитниками.

Лена была благодарна им за это. И благодарна тому неизвестному, кто, собирая её вещи, положил к ним Митьку. Заяц оставался в комнате Льва Борисовича и Лёшки, но тот человек принёс его в бокс. Это не было подстроено хозяевами центра, зайца никто не распарывал, не вшивал в него «жучки»: на затёртой, покрытой пятнами сока и еды ткани новый шов был бы очень заметен, даже прокол – «жучок» не может быть совсем уж крохотным, иначе не сможет вести запись.

Лена обрадовалась зайцу. Остальные вещи были ей не нужны – она теперь носила только казённую форму медсестры, – но Митька был памятью о тех, кого она любила. Ложась спать, она обнимала его, утыкаясь лицом в грязный бок: он пах миром, сдобными булочками, которые она когда-то пекла, и Лёшкой.