Три Л

– Шваль подзаборная! – выругался смотритель. – Но хоть оградку поставят. Хороший человек был, а о могиле и позаботиться некому.

Он был прав. Единственная дальняя родственница похороненных здесь людей умерла от старости полгода назад, и теперь урна с её прахом стояла в стене колумбария у выхода с кладбища.

>*<

– Всё, удалось! – Лёшка с омерзением стягивал с себя грязное тряпьё. – А вы не верили, что смогу.

– Ошиблись, признаём. Открывай рот. – Мишка поддел щупом тонкую пластинку, перекрывавшую горло Лёшки и менявшую его голос на воронье карканье. – Теперь можешь нормально дышать. Иди мыться.

Всё задумали в первые же выходные, как парни приехали в Центральную Россию. Мишка никому не говорил о том, что компромат на центр может быть спрятан в памятнике жены Льва Борисовича, и Лёшке запретил это говорить:

– Сначала всё обдумаем. Тебе самому там побывать надо.

Лёшка очень хотел этого! Хотел увидеть могилу отца, попросить у него прощения за всё, хотел хотя бы так встретиться с ним. И поэтому все дни обследования молчал об архиве, сказав всё уже Ивану Родионовичу. Тот сначала был против этой авантюры: ехать через несколько областей, идти на кладбище, за которым наверняка следят, на виду у всех обшаривать памятники – это безумие! Парня поймают сразу же. Архив нужно добыть, но другим способом.

Лёшка вспылил и выскочил из кабинета, хлопнув дверью, а к вечеру был уже ни-ка-кой – пьяный вдрыбадан, еле на ногах стоял.

– Сорвался, дурень. – Мишка встревожился. – Как его домой тащить-то?

– В медотдел давай, под капельницу. – Родионыч ругался про себя, что связался с таким припадочным. Но в медотделе выяснилось, что Лёшка совершенно трезв! Он играл пьяного, да так, что поверили все, даже врачи.

– Видите, я смогу пройти! – Он твёрдым взглядом смотрел на начальника. – Если отец рассчитывал на меня, там может быть сенсорный тайник. На чужого не отреагирует.

– Чёрт с вами! – махнул рукой Родионыч. – Но разработка операции и грим – на нас! И чтоб никакой отсебятины!

– Как ты так умудрился? – Мишка удивлённо и даже с уважением смотрел на друга. – Чтобы так играть, талант нужен.

– Или желание поскорее удрать от противной любовницы, – хмыкнул Лёшка. – Ко мне… всякие клеились, особенно по первому времени. Кэт, наверное, клиентуру тогда подбирала. Я быстро сообразил, что они пьяных боятся; им чтоб красиво, чтоб галантно всё. Ну и научился.

Мишка сжал кулаки:

– Говорят, женщин бить нельзя, но их бы я собственными руками!.. Идём готовиться к гулянке на кладбище.

Парням пришлось подбирать грим, а Лёшку вообще менять до неузнаваемости: линзы, чтобы не опознали по радужке глаза, накладки на уши – по ним тоже можно узнать человека, как по отпечаткам пальцев, – парик, изменявшие форму носа тампоны, густые накладные брови и пластырь, скрывший шрам. Существовал всего один риск – ДНК и отпечатки ладоней. И поэтому памятники лапали все трое, так, чтобы поверх Лёшкиных отпечатались ладони Мишки и их коллеги из дебрянского филиала, как раз и провёдшего всю подготовительную работу в Смоленске – сотрудника отдела быстрого реагирования и по совместительству актёра-любителя.

Всё готовили почти месяц, а потом сыграли этот спектакль для анонимного зрителя, одновременно заказав на могилу старого учёного достойную ограду. Заляпанные памятники служитель вымоет сразу, не дожидаясь возможных ищеек, иначе ему любой прохожий втык даст: могилки-то почти на главной аллее. Конечно, не очень хорошо падать на могилы, но Лёшка знал: родители и брат простят его. Когда всё закончится, он придёт туда уже без грима. Придёт как сын.

>*<

Теперь Лёшке предстоял ещё один спектакль, не такой оригинальный, но не менее сложный. Требовалось побывать у бабушки Лены и выяснить, знает ли она что-нибудь о внучке. Сложность заключалась в том, что напрямую спрашивать было нельзя, вообще о девушке не упоминать, лишь умело направить разговор в нужную сторону. К тому же сам Лёшка с женщиной говорить не мог – его актёрские таланты ограничивались умением не показывать эмоции и играть пьяного, – а Мишка в этом деле только помешал бы, ведь два молодых парня, почему-то пришедшие к незнакомой женщине, обязательно привлекут внимание.

Помогли коллеги из Дебрянска; они собрали предварительную информацию, разработали сценарий и подготовили грим. На время Лёшка стал белокожим, конопатым и рыжим парнем в старомодных очках от астигматизма; искажение от них компенсировали контактные линзы, одновременно менявшие цвет глаз с желтовато-серых на голубые. От линз немного болели голова и глаза, но потерпеть вполне можно. Парень выступал в роли студента журфака, сопровождавшего своего старшего коллегу – интеллигентного мужчину в возрасте, собирающего сведения по истории детской библиотеки, в которую ходили сначала его родители, а потом и он сам. Теперь он, вспомнив и рассказы родителей, и своё детство, захотел встретиться с почётным работником культуры, бывшей заведующей детской библиотекой Ниной Ивановной, которая, может быть, ещё помнит мелкого пацанёнка в вечно продранной на плече футболке с переливчатой голограммой кораблика на животе. Обмана в этом не было никакого: сотрудник конторы на самом деле в детстве бегал в ту библиотеку и до сих пор отлично помнил очень добрую и терпеливую женщину с узким бледным лицом и короткими тёмными волосами. Вести разговор должен был именно он, а потом опубликовать в местной газете статью. Лёшке требовалось только сидеть, при необходимости подсказывая взглядом, на что обратить внимание.

Дверь им открыла невысокая сухонькая женщина – бабушкой её назвать не получалось – со светлой добротой и грустью в глазах.

– Здравствуйте, Нина Ивановна, я звонил вам. – Мужчина вежливо наклонил голову. – Это мой племянник.

– Добрый день. Проходите, Васенька. – Женщина радостно улыбнулась.

– Вы меня помните?

– Конечно! Вы с тех пор совсем не изменились, только повыше стали, а глаза те же. Заходите, молодой человек, не стесняйтесь. Вот вешалка. Тапочек нет, простите. Сама в носках хожу, от обуви ноги болят. Проходите в зал, сейчас чай подам.

Лёшка подорвался было помочь, она отмахнулась:

– У меня столик сервировочный, ничего носить не нужно. Идите в комнату.

В просторной темноватой комнате, изначально, видимо, предназначавшейся под гостиную, но превращённой в библиотеку, пахло сухими травами, книгами и чуть-чуть – валерьянкой. На старом, накрытом искусственным мехом диване сидел обтрёпанный плюшевый серо-белый кот, на пузе которого ещё виднелись выцветшие, сделанные детской рукой печатные буквы: «Мяв». Лёшка заставил себя улыбаться.

– Садитесь, садитесь. – Хозяйка вкатила хромированный столик. – Молодой человек, садитесь на диван. Кота можете пока на кресло положить.

– Можно я его подержу? – хрипло выдавил Лёшка, ловя на себе возмущённый взгляд напарника: говорить парню нельзя, могут вычислить по голосу.

– Берите. – Женщина улыбнулась и с лёгкой грустью объяснила: – Это внучкин. У вас, наверное, тоже такие игрушки в детстве были? Но мальчики редко их сохраняют, а вот Леночка… Простите. Так о чём вы хотели со мной поговорить?