Три Л

Лёшка пожал плечами: спать хотелось жутко, и было всё равно, сидит кто-то в комнате или нет. С Мишкой даже спокойнее.

>*<

– Просыпайся, третий час уже, ночью не уснёшь. – Лёшку осторожно потрясли за плечо. Он открыл глаза и непонимающе огляделся, потом вспомнил всё произошедшее и облегчённо вздохнул: он пока в безопасности. Мишка сидел на краешке кровати и улыбался ему:

– Проснулся? Пойдём обедать. Ты у меня весь суп слопал, так что на обед картошка с колбасой.

По квартире на самом деле плыли запахи жареных картошки, лука и колбасы.

Лёшка медленно встал, разминая ноющие мышцы; ему казалось, что за ночь он находился больше, чем за весь прошлый год, к тому же не по ровной беговой дорожке, а по холмистому городу, что ещё больше вымотало непривычное, хотя вроде бы и постоянно тренировавшееся в спортзале тело. Так же ныло и где-то внутри, но не от физической усталости, а от пришедшего во сне понимания: он не знает, как себя вести, как говорить и как понимать людей. Как привычное только к спортзалу тело не знает, что такое ходьба по улицам, так и разум, вроде бы хорошо изучивший мир по фильмам, информации в сети, общению сначала с отцом, Леной и сотрудниками центра, а потом – с Кэт и завсегдатаями «Баялига», – спотыкался на каждом слове, жесте, выражении эмоций. Это вызывало ощущение отстранённости, инакости, хотелось привычно спрятаться за маской равнодушного «болванчика»-охранника. Но закрываться нельзя, как нельзя всю жизнь провести в стерильных бездушных условиях центра – научного или торгового, не имеет значения, потому что и там, и там главной была выгода, а не человеческая жизнь.

Всё это осознавалось Лёшкой не словами, мыслями, а ощущалось тёмной тяжёлой растерянностью и прорывалось в странно-неуклюжих движениях и мимике. А ведь ещё неделю назад он гордился своим тренированным телом и умением контролировать выражение лица. Всё оказалось миражом, обманом, ничего общего не имеющим с настоящей человеческой жизнью.

– Пойдём. – Мишка шутливо пихнул его в бок. Странно это. Он взрослый, а ведёт себя совсем не так, как те люди, которых привык видеть Лёшка: не серьёзно-скучный, не развязный и не инфантильный, а одновременно собранный и дружески-озорной.

– Поедим, тогда говорить будем. – Мишка поставил перед ним большую тарелку с картошкой и колбасой, придвинул миску со свежим помидорным салатом. – Ешь, домашние. Не знаем уже, куда девать, урожай в этом году небывалый.

Салат тоже оказался невероятно вкусным, наверное, потому, что до этого Лёшка никогда не ел домашних овощей, только магазинные, долгого хранения – глянцевые, без вкуса и запаха. А эти пахли солнцем, свежестью, сладко-кислым соком, да ещё и зеленью и чесноком, которого все знакомые Лёшке женщины терпеть не могли. Нет, Лена, кажется, его ела, и Жаклин любила, но они не в счёт.

– Поел? А теперь поговорим. – Мишка опёрся локтями о стол. – Спрятать тебя в этом городе нереально, значит, придётся переехать. Защитить тебя могут милиция и контора…

– Контора! – Лёшка сказал это сразу, потому что за последние дни поверил в неё как в единственную надёжную точку во всём безумном мире. И в неё верил отец.

– Спасибо за доверие. – Мишка качнул головой в шутливом поклоне. – Значит, этот вопрос отчасти решён. Второй вопрос: как быть с Леной? Ты что-нибудь о её прошлом знаешь? О родных, друзьях?

– У неё бабушка в Дебрянске. – Лёшка вспомнил улыбку девушки, когда она говорила о бабушке. – Ей Ленину зарплату перечисляли, кажется.

– Тогда можно выяснить, что бабушка о Лене знает и получает ли деньги. С третьим вопросом хуже всего. У нас, насколько знаю, центр никогда ни в чём не подозревался. Нет зацепок.

– Отец говорил, что архив в фотографии Жени. – Лёшка снова вспомнил ночь первого бегства, в груди зажгло.

– Посиди. – Мишка на мгновенье сжал его плечо, потом отошёл к окну.

– Всё нормально. – Лёшка вздохнул. – Где эта фотография, я не знаю, знаю только, что Женя – его жена.

– Тогда она может быть только в одном месте, – Мишка обернулся, – на кладбище.

– Что? – Лёшка ничего не понимал, ведь никогда не видел могил.

– Фотография на памятнике. Главное, чтобы люди из центра нас не опередили. Ну что, звонить в контору? Предупреждаю: если согласишься, тебе придётся пройти полное обследование. Моей веры в тебя недостаточно, да и доказательства против центра…

– Звони! – Лёшка резко встал. – Я всё решил, когда шёл к тебе.

>*<

За закрытой дверью шёл разговор. О нём, о Лёшке. Не секретный, обычный деловой. Все говорившие отлично знали, что он их слышит, и говорили и для него тоже. Просто так было удобнее, что парень в нём не участвует, потому что разговаривали специалисты, обсуждая результаты его обследования. Если он будет в комнате, им придётся прерываться, объяснять ему непонятные моменты, и разговор станет слишком сложным и долгим, а если Лёшка сидит в соседней комнате, то и тайн нет, и отвлекаться на него не нужно.

Он откинулся головой на высокую жестковатую спинку старого дивана, прикрыл глаза. Он живёт здесь, в конторе уже вторую неделю, ни на минуту не оставаясь один, снова в четырёх стенах, но, как это ни удивительно, впервые чувствует себя по-настоящему свободным. С его мнением считаются, ему всё объясняют, и скажи он хоть один раз «нет», обследований бы не было. И это требует от него ответственности, обдуманного выбора, уважения к тем, кто уважает его. Лёшка ни разу не сказал «нет». Именно потому, что мог.

В тот день Мишка при нём позвонил по древнему телефону с кнопками (невероятное в конце двадцать первого века дело) и с крохотным экранчиком, на котором высвечивались одни лишь цифры. Говорил он недолго, только сказал, что дело срочное, сложное, может повлиять на ситуацию если не в мире, то в стране. Нужно выслушать и спрятать человека. Да, этот человек у него, он, Михаил, будет сопровождающим. Хорошо, они подождут.

– Ну вот и всё. – Мишка отключил телефон. – Часа через два будут. Пойду вещи собирать.

– Зачем? – Лёшка не понял, снова пришёл страх, что его будут контролировать, руководить им.

– Боюсь оставить тебя одного. – Мишка сказал это очень серьёзно и ласково. – Тебе защита нужна. И от себя самого – тоже, может, даже больше, чем от других.

Лёшка, не очень понимая, всё-таки кивнул, соглашаясь скорее с тоном, чем со словами. И заметил на шкафу фотографию: несколько смеющихся подростков на фоне летнего, заросшего старыми деревьями двора. Этот двор, ещё больше заросший, Лёшка видел утром, когда шёл сюда. Мишка проследил его взгляд, взял фотографию в руки.