Три лилии Бурбонов
Шрифт:
– Моя дорогая, – как-то обратилась к дочери Генриетта Мария, – если у тебя так много рвения, почему бы тебе не обратить свою гувернантку?
– Я пыталась, сколько могла, – ответила принцесса.
– Сколько раз это было?
– Мадам, я всякий раз обнимаю мою воспитательницу, целую её и говорю: «Госпожа Мортон, обратитесь в католичество! Вы должны стать католичкой, чтобы спастись. Отец Сигриен очень часто говорит мне об этом. Вы слышали его так же хорошо, как и я. Будьте католичкой, дорогая дама, и я буду горячо любить Вас».
Однако вскоре леди Мортон, будучи в расстроенных чувствах после того, как сорвались её планы относительно второго брака с бароном Джоном Беркли, отпросилась в связи с наследством свёкра в Шотландию, где и умерла 15 декабря 1654 года. Говорили, что когда на смертном
– Сударыня, не говорите со мной о религии: лучше убедите меня не быть католичкой!
Отныне воспитанием принцессы занялись монахини из Шайо. Её мать, не в состоянии помочь монастырю другим способом, надеялась заставить знать последовать своему примеру. Теперь она чаще бывала в Шайо и иногда оставалась там на протяжении недель. Однако вскоре матушка Люлье умерла и новой настоятельницей стала мать Анжелика, в миру Луиза де Лафайет, бывшая фаворитка Людовика ХIII, которую заставили уйти в монастырь интриги Рищельё. Потому она была полна решимости не допустить, чтобы монастырь Посещения превратился в модный центр политических интриг. В то время как Генриетта Мария получала огромное удовольствие от того, что развлекала своих посетителей рассказами о собственных приключениях в присутствии отдыхающих монахинь. Однако, обнаружив, что те избегают её общества, вдова стала отказываться принимать гостей, движимых лишь праздным любопытством. Больше никого из посторонних не допускали даже в её собственные апартаменты. А с теми, кто хотел её видеть по весомым причинам, встречалась в общей монастырской приёмной. Даже когда необходимость заставляла её вызвать своего врача или портного, она беседовала с ними через решётку.
Прежде, чем оставить своего брата Генри на попечение матери, Карл взял с неё слово, что она не будет пытаться обратить его. Тем не менее, втайне она надеялась оказать на герцога Глостерского духовное влияние «для того, чтобы сделать ему добро». Однако прошло три месяца, а мальчик продолжал ходить каждое воскресенье на протестантскую службу, проводимую в частной часовне английского резидента в Париже. Тогда Генриетта Мария перешла к решительным действиям, решив передать принца на попечение её раздатчика милостыни – Уолтера Монтегю, аббата монастыря близ Понтуаза.
– У Генри слишком много знакомых среди праздных парижских мальчишек, - в оправдание написала она Карлу, – потому я отправляю его в Понтуаз к аббату Монтегю, где он будет спокойно заниматься своими науками.
Ловела, наставника принца, отозвали в Париж, но перед своим отъездом он рассказал своему ученику о планах его матери и написал обо всём Карлу в Кёльн. Тем временем Монтегю приступил к осаде того, кого он называл «милой крепостью Глостер». Не добившись в течение месяца ничего от мальчика, помнившего наказы покойного отца и старшего брата, аббат по его просьбе был вынужден отпустить его 5 ноября 1654 года в Париж, чтобы засвидетельствовать своё почтение матери и королю. Однако первым делом в столице Генри послал за доктором Козином, автором «Атласа протестантской религии», с просьбой помочь ему с аргументами против доводов Монтегю. К несчастью, тут появился сам аббат, чтобы отвести его в Лувр. Появление там принца вызвало большой интерес.
– Он уже полностью обратился? – поинтересовалась Анна Австрийская у его матери.
– Нет, но он на этом пути, – ответила Генриетта Мария.
При этом Генри едва сдержался, так как Ловел посоветовал ему вести себя вежливо по отношению к матери. После визита в Лувр вдова послала за бывшим наставником сына и сказала ему, что поскольку она решила обратить сына, ему лучше уйти в отставку. Таким образом, Ловел был вынужден вернуться в Англию, а Генри – в Понтуаз, но перед этим он собственноручно отправил старшему брату короткую записку о своём невыносимом положении. Принца поддержали английские дворяне-протестанты, находившиеся в Париже, которые заверили Карла, что готовы отдать жизнь за его брата. Промолчал лишь один Джермин, ненавидевший интриги, сулившие ему неприятности.
После того, как в аббатстве Понтуаз погасили огонь, Гриффен, молодой камердинер Генри, стал по просьбе своего господина цитировать напамять все аргументы против папизма, которые только
мог вспомнить из трактата Козина. Тем временем в качестве последнего аргумента Генриетта Мария приказала подготовить для младшего сына комнаты в колледже иезуитов в Клермоне. Единственная надежда принца была на помощь старшего брата. Письмо от Карла пришло в тот самый день, когда планировался переезд Генри в Клермон. Король упрекал свою мать в том, что она забыла о своих обещаниях покойному мужу, а также сыну, из-за чего могла помешать ему вернуть себе трон в Англии. Её придворные тоже получили несколько «тёплых» слов в свой адрес, но самые жестокие из них Карл приберёг для Джермина.– Если бы Вы не приложили все усилия, чтобы предотвратить обращение герцога, то больше бы Вы не увидели меня и не услышали бы обо мне ничего! – написал ему король со скрытой угрозой.
Генри через Гриффена тоже тайно получил письмо от Карла.
– Не позволяйте им убеждать Вас ни силой, ни честными обещаниями, – дал наказ тот младшему брату, – на первое они не осмелятся, а что касается второго, то как только они совратят Вас, они добьются своего и тогда всё будет безразлично для Вас.
Спустя несколько дней 20 ноября в Париж прибыл специальный посланец короля Джеймс Батлер, маркиз Ормонд, отличавшийся своей физической силой, военными заслугами и достойным поведением. Однажды Генриетта Мария пожаловалась ему:
– Если бы мне доверяли, король (Карл II) бы уже был в Англии!
– Если бы Вашему Величеству не доверяли, король никогда бы не покидал Англии! – отрезал граф.
Поэтому вдова, зная его прямой характер, проявила меньше, чем обычно, решимости в столкновении с ним. Она лишь заявила:
– Я не считаю, что нарушила какое-либо обещание, данное королю, потому что не применяла насилие в отношение герцога.
Позиция, занятая Карлом II, вызвала негодование в Пале-Рояле. Джермин, в частности, воспринял упрёк короля отнюдь не безропотно.
– Если бы Ваше Величество даже использовали…приказы вместо угроз, то я не смог бы добиться большего, - заявил фаворит Генриетты Марии.
– Если я никогда больше не увижу Ваше Величество и никогда не услышу о Вас – хотя лёгкость, с которой было принято это решение, могла бы дать мне некоторое утешение – ни один человек не мог бы быть более чувствителен к такому несчастью. Но было странно, что событие, которое так легко предвидеть, не было предотвращено теми, на кого возложили эту обязанность, в то время как этого ожидали от, возможно, единственного протестанта в мире, который имел вескую причину не вмешиваться в это дело.
Пожалуй, это единственное письмо, в котором Джермин прозрачно намекает на какие-то особые отношения, связывающие его с Генриеттой Марией.
В свой черёд, герцог Глостерский, возможно, под давлением матери, написал брату, что он слышал, будто бы тот прислал Джермину резкое письмо.
– Но если бы не он, Беркли и Крофтс, - уверял мальчик, - то лорд Ормонд нашёл бы меня в иезуитском колледже…
Прошла неделя, прежде чем Генриетта Мария собралась с духом для последней атаки, так как в её монастыре уже возносили благодарственные молитвы за обращение её ребёнка. После обеда 28 ноября она решилась снова поговорить с юным принцем. Быстро распознав признаки предстоящей бури, тот ухитрился, пока прислуга убирала остатки еды, отправить Гриффена за лордом Ормондом. Как он и опасался, мать выразила намерение поговорить с ним.
Едва они остались одни, как Генриетта Мария принялась страстно целовать его, приговаривая, что только её любовь к нему заставила её проявлять жестокость. С отчаянием осознав, что сын не поддаётся на её уговоры, вдова приказала ему ещё раз выслушать доводы аббата и тщательно обдумать их. Принц удалился в свою комнату, где вскоре появился Монтегю. Спустя час красноречивый аббат поинтересовался:
– Какой ответ я могу передать королеве?
– Никакого! – отрезал Генри.
Он выжидал, пока прибудет Ормонд. Монтегю, сбитый с толку удалился, пообещав перед этим, что придёт снова. Но через два часа он обнаружил принца уже в покоях вдовы и в обществе Ормонда. Без всякого колебания юноша заявил матери, что намерен оставаться верным сыном Англиканской церкви. Произошла ещё одна неприятная сцена, но, к счастью для всех присутствующих, она была короткой.