Три лилии Бурбонов

На следующее утро, в воскресенье, узнав, что мать едет в Шайо, Генри встал перед ней на колени и попросил у неё благословения. Но Генриетта Мария, отвернув лицо, прошла мимо. В этот момент к принцу приблизился Монтегю и ехидно поинтересовался, что сказала ему королева. Это была его ошибка, ибо юноша вперые решил дать волю свою чувствам:

– По твоему желанию я повторяю тебе то, что только что сказала мне моя мать: «Будь уверен, что я больше никогда не увижу твоего лица!»

После этих слов Генри демонстративно отправился на службу в англиканскую церковь, где его встретили с ликованием. Однако, вернувшись в резиденцию матери, он с огорчением обнаружил, что по приказу Генриетты Марии с его кровати сняли постельное бельё, его лошадей выгнали из конюшни, и обед для него тоже не был приготовлен. Когда десятилетний герцог Анжуйский, посланный Анной Австрийской вразумить кузена, добрался до его апартаментов, то нашёл их пустыми, причём никто не мог сказать ему, куда делся их хозяин. Впоследствии оказалось, что еду и постель Генри предоставил лорд Хаттон. Последний, пребывая в таком расстройстве, что не мог ни есть, ни спать, истерично написал королю:

– Если герцог Глостер погиб, погибнем и мы!

Правда, перед тем, как покинуть Пале-Рояль, принц предпринял попытку попрощаться со своей младшей сестрой, которую всё ещё любил. Результат был катастрофическим.

– О, мой погибший брат! О, горе мне! О, моя мать! – вскричала при виде него десятилетняя принцесса. – Ты погиб навсегда: что же мне делать?

Раздавленный Генри отступил. Ему пришлось провести в доме лорда Хаттона ещё два месяца, пока маркиз Ормонд собирал средства для его отправки в Кёльн, для чего честному вояке пришлось заложить свою последнюю драгоценность: орден Подвязки. Только в декабре 1654 года счастливый принц, наконец, смог покинуть Париж и присоединиться к старшему брату.

В свой черёл, Генриетта Мария запретила дочери упоминать и даже думать о герцоге Глостерском. С Джеймсом, который посмел вступиться за младшего брата, вдова тоже теперь общалась только через посредство аббата Монтегю. Лишённая общения с братьями, Генриетта Анна целыми днями плакала. Пале-Рояль погрузился в уныние.

Несмотря на ухудшение отношений между Генриеттой Марией и её старшим сыном, Джермин в начале январе 1655 года написал Карлу, что пока она не может забыть о деле герцога Глостерского, но через несколько дней, по его мнению, снова займётся делами короля. И, действительно, 15 января он к собственному письму уже приложил письмо своей госпожи. На самом деле ни Карл II, ни его мать не могли позволить себе долго пребывать в ссоре. Для Генриетты Марии он был не только её сыном, но и её королём. В то же время, поддержка матери многое значила для Карла, так как на его запрос о выплате ему пенсии французским двором был дан ответ:

– Пенсия Вам будет выплачиваться столько, сколько пожелает королева Англии, и никак иначе.

Вдова не оставила надежд на возвращение трона её старшему сыну и, узнав о кончине папы, отправила к его преемнику Александру VII гонца с просьбой финансово поддержать восстание роялистов в Англии. Однако Карл, у которого «было на самом деле очень мало надежды на то, что новый папа окажется более великодушным, чем его предшественник», предпочёл послать в Рим своего человека. Тем временем тайная роялистская организация «Запечатанный узел» уверяла короля, что скоро в Англии вспыхнет восстание против лорда-протектора. 14 февраля 1655 года Карл исчез из Кёльна в сопровождении Ормонда и одного грума. Около шести недель он провёл в Голландии под видом «мистера Джексона» в ожидании, пока его призовут в Англию. Однако восстание было подавлено из-за предательства одного из заговорщиков. По крайней мере, король весело провёл время, пригласив в гости свою сестру Мэри, вместе с которой инкогнито посетил Франкфуртскую ярмарку. Там же, во Франкфурте, как мы узнаём из письма Генриетты Марии, он познакомился с двадцатидевятилетней шведской королевой Кристиной, которая после отречения от престола, переодевшись в мужскую одежду, под именем графа Дона уехала в Испанские Нидерланды, где объявила о своём намерении принять католичество.

Что же касается папы, то он использовал ту же отговорку, что и его предшественник:

– Мы не можем с чистой совестью использовать достояние Церкви для помощи и поддержки еретиков.

Весной Генриетту Марию навестил её второй сын, герцог Йоркский, который, как с тревогой отметил лорд Хатотон, завязал дружеские отношения со «всем этим племенем», имея в виду обитателей Пале-Рояля. В июне по желанию матери он написал своей старшей сестре Мэри, что, хотя сейчас их мать больна, она вскоре пришлёт ей весточку. Сообщив об этом Карлу, вдовствующая принцесса Оранская добавила:

– Я надеюсь, что между нами всеми будет хорошее взаимопонимание, несмотря на все горячие головы, которые способны только на то, чтобы настроить королеву против Вас и меня.

О герцоге Глостерском же не было сказано ни слова.

Тем временем, хотя Франция готовилась к подписанию договора с Кромвелем, добросердечная Анна Австрийская пожалела свою золовку и решила сделать ей подарок. Бесполезно было бы посылать что-либо для личного пользования женщине, задрапировавшей свои покои чёрным бархатом, поэтому регентша прислала рулон серебряной ткани принцессе Генриетте Анне вместе с приглашением на бал в Лувре. Людовику ХIV уже исполнилось семнадцать лет и, хотя власть всё ещё оставалась в руках Мазарини, молодой король уже проявил себя как галантный кавалер. Поэтому Генриетта Мария надеялась увидеть свою младшую дочь королевой Франции. Семейное мероприятие, «устроенное только для того, чтобы показать, как хорошо король может танцевать и развлечь английскую кузину, которая только что вышла из детского возраста и показала, какой очаровательной она станет», стало подарком судьбы для вдовы, тем более, что Генриетта Анна была прирождённой танцовщицей.

Наступил великий вечер, который обещал быть прекрасным. В знак того, что празднество было неформальным, хозяйка была в неглиже и в одном из будуарных чепцов. Общество было чрезвычайно избранным, но присутствовало достаточно молодых людей, чтобы составить Большую кадриль для молодого короля, появившегося в прекрасном расположении духа. Наконец, заиграла музыка для первого танца и Людовик ХIV направился в сторону Олимпии Манчини, старшей из присутствующих незамужних племянниц кардинала Мазарини. Тогда, поднявшись со своего кресла, Анна Австрийская последовала за ним и, отстранив его партнёршу, разъярённым шёпотом приказала старшему сыну открыть бал со своей главной гостьей.

– Я не интересуюсь маленькими девочками! – стал было отнекиваться король.

Тем не менее, регентше удалось настоять на своём. Но когда Людовик приблизился к Генриетте Анне и её матери, последняя гордо заявила:

– Моя дочь не может принять участие в танцах. Она повредила ногу!

– Если принцесса не сможет танцевать сегодня вечером, то и мой сын не сможет! – отрубила регентша, в то время как её сын прожёг своих бедных родственниц пронзительным взглядом.

В конце концов, съёжившаяся Минетта была вынуждена протянуть ему руку. Исполнив с ней несколько па, король дулся весь оставшийся вечер. Людовик пренебрежительно называл свою кузину «святой невинностью» и «святыми мощами», тогда как сама Генриетта Анна втайне была в него влюблена и очень грустила от сознания своего несовершенства. Разумеется, идею их брака не поддерживали ни Анна Австрийская, ни Мазарини. Власть Кромвеля в Англии казалась незыблемой, вероятность того, что Карл II когда-нибудь вернёт корону, была очень мала. И Генриетта Анна считалась совершенно бесперспективной невестой для одного из самых влиятельных в Европе монархов. Это понимали все, кроме Генриетты Марии, продолжавшей предаваться бессмысленным мечтаниям.

Декабрьским вечером 1655 года она увидела из окон Пале-Рояля иллюминацию в честь заключения договора в Англией. Схватив перо, вдова тотчас написала старшему сыну, что костры, которые жгли в честь этого события горожане, были неважным зрелищем. И, действительно, многие добропорядочные граждане Парижа отказались делать это. Но когда французы пытались утешить её прнебрежительными отзывами об Англии и обо всём английском, Генриетта Мария с достоинством ответила:

– Королевство моего сына – самое прекрасное место на свете, населённое храбрыми, щедрыми и добродушными людьми. Трудности же, которые я там перенесла, были вызваны тем, что власть захватила горстка отчаявшихся фанатиков, по которым ни в коем случае нельзя судить об остальных англичанах.

Мазарини, озабоченный тем, чтобы сохранить ирландских наёмников на французской службе, договорился с лордом-протектором, что Джеймсу Стюарту будет поручено командование под началом герцога Моденского над французскими и союзными войсками в Пьемонте. Но Карл отказывался дать разрешение на это своему брату. Зато, заняв достаточно денег у своей сестры Мэри, чтобы отправить посольство в Испанию, он неохотно согласился, чтобы она приняла приглашение матери посетить Париж.

Отсутствие уважения Генриетты Марии к желаниям старшего сына привело к новым недоразумениям между ними, которые попытался уладить Джермин. Так, он сделал всё возможное, чтобы объяснить королю поведение его матери:

– Вы не должны судить о привязанности королевы ни по её стилю, ни по её словам; ибо они иногда выдают её мысли и обладают резкостью, которую в глубине души она не испытывает. И я действительно верю, что Вы можете рассчитывать не только на её привязанность, которую ничто не может поколебать, но также на всю её нежность и доброту, которые только можно вообразить…

В своём собственном письме под той же датой Генриетта Мария пожелала старшему сыну, чтобы Новый год был «для тебя счастливее, чем те, что прошли, и таким, какого ты мог бы пожелать». И приложила к своему письму его гороскоп, составленный «неким джентльменом», правда, предупредив, что «нельзя слишком доверять таким вещам».