Три лилии Бурбонов

Приехав в Голландию с намерением как можно быстрее собрать деньги для своего мужа, Генриетта Мария вместо этого была вынуждена присутствовать на ряде развлекательных мероприятий, которые устраивались в её честь. При этом она с тайным неудовольствием отмечала, что отцы города, непривычные к общению с королевскими особами, не снимали шляпы в её присутствии, разговаривали с ней как с равной и уходили, не попрощавшись. Иногда дело доходило до смешного, когда новый голландский посол, нанеся визит королеве Англии перед своим отъездом в Лондон, поцеловал руки Джеффри Хадсону, приняв двадцатидвухлетнего карлика за одного из её сыновей.

В небольшой двор Генриетты Марии в Гааге также входили граф Арундел, старый лорд Горинг, чей сын всё ещё защищал Портсмут, герцогиня Ричмонд, леди Денби, леди Роксбург, которая была гувернанткой Мэри, и отец Филипп с ещё одним капуцином.

Через семнадцать дней после своего прибытия она, наконец, получила письмо от мужа, в то время как флот, посланный парламентом, бороздил Северное море и пролив Ла-Манш, стремясь перехватить почту и припасы, отправленные королевой в Англию. Тем не менее, более сорока писем Генриетты Марии на французском языке достигли адресата, а перехваченные некому было расшифровать. Иногда королева специально писала по-английски без шифра, чтобы ввести врага в заблуждение, скрепляя их алыми печатями с гербами Англии и Франции. В одном из них она утверждала, что получила сообщение от Пима, дабы навлечь на него подозрение со стороны его сторонников. Причём все эти послания свидетельствуют о том, что Генриетта Мария писала безграмотно на обоих языках, начиная всегда одинаково: «Моё дорогое сердце» и заканчивая: «Прощай, моё дорогое сердце» или «Вся твоя».

В середине марта английский посол Босуэлл сообщил в Лондон, что неделей раньше Мэри была официально передана принцу Оранскому, который вместе с сыном проводил её до выделенного ей дворца. При этом посланник парламента признался, что вышел из себя из-за того, что его игнорировали во время брачных торжеств.

– Не учитывая нынешнее состояние английских дел, честь союза считалась большой, - иронизировал он, - но один из горожан сказал лорду Горингу в присутствии принца, что, как опасаются, брак со старшей дочерью короля поставил принца в такое тяжёлое положение, что вскоре он начнёт сомневаться, погубит ли этим их или себя.

Впрочем, разлука принцессы с матерью была чистой формальностью, поскольку Генриетта Мария заявила, что будет продолжать заботится о Мэри до тех пор, пока сама будет оставаться в Голландии.

Весенним днём 1642 года королева, наконец, выставила все привезённые с собой сокровища короны в Новом дворце в надежде отдать их под залог голландским купцам.

– Но торговцы не спешили посетить эту выставку, - пишет Карола Оман. – Казалось, они даже понятия не имели, что для маленькой француженки время – деньги. В то время как она ждала их решения с глазами, сверкающими, словно бриллианты.

Дело в том, что агенты, прибывшие из Лондона, предупреждали всех, что на самом деле эти драгоценности принадлежат не Генриетте Марии, а государству, и она не имеет право их закладывать. Вдобавок, многие голландцы сочувствовали республиканцам. Менее же щепетильные предпочли бы купить эти драгоценности для последующей перепродажи, в то время как в залоге они лежали бы мёртвым грузом без особой надежды, что их скоро выкупят. Да и стоимость многих украшений была такова, что приобрести их в Европе могли бы только несколько особ, а разделять их и продавать по отдельности было бы варварством. Поэтому суммы, предложенные торговцами за драгоценности, были оскорбительны.

– Меньше половины того, что они стоили! – возмущалась королева.

Таким образом её надежды быстро помочь мужу расстаяли, как апрельский снег. От влажного воздуха у неё ломили кости, к тому же, известия из Англии не радовали её.

– Здесь недавно распространилась новость о том, что Вы возвращаетесь в Лондон или его окрестности, - укоряла Генриетта Мария мужа. – Я ничему этому не верю и надеюсь, что Вы более постоянны в своих решениях; ведь Вы уже заплатили за это, недостаток настойчивости в Ваших замыслах погубил Вас.

Теперь ей казалось, она понимала, почему враги выпустили её из Англии. Миролюбивый Карл мог согласиться на что угодно, когда жены не было рядом. Как только она уехала, короля отговорили ехать в Халл собирать армию. Что же, если он не собирается защищать свою жену и детей, то с их браком покончено.

– Если это так, то прощай! – написала она.

После чего добавила свою давнюю угрозу удалиться в монастырь во Францию и провести остаток дней в молитвах за него. Вскоре ей принесли письмо от мужа, в котором он сообщал, что едет в Йорк, как она того и хотела.

Знающие люди сказали Генриетте Марии, что Амстердам и Антверпен были более подходящим местом для продажи драгоценностей. Она собралась было втайне посетить евреев Амстердама и по пути навестить мать в Кёльне, но принц Оранский «со своим обычным благородством» решил сопровождать её и попросил разрешение на их поездку у английского парламента. Естественно, депутаты не дали своего согласия и Фредерик Генрих, будучи протестантом, не захотел портить отношения с единоверцами в Англии. Они также выпустили прокламацию насчёт того, что беженцам-роялистам нельзя навещать королеву «под страхом тюремного заключения и отправки обратно в Англию под строгой охраной». Тем не менее, два «чудесно переодетых» кавалера отважились придти, чтобы поцеловать её руку и принц любезно закрыл глаза на это.

Тем временем принц Руперт вместе со своим братом Морисом в августе 1642 года снова отправился в Англию, чтобы принять участие в неизбежной гражданской войне между королём и парламентом.

– Нет необходимости, чтобы я поручала его Вам, - написала мужу по поводу Руперта королева, - потому что он идёт с большим желанием служить Вам. Только рядом с ним должен быть советник, потому что, поверьте мне, он ещё очень молод и своеволен…

Хотя плохая погода лишила Генриетту Марию вестей от мужа на две недели, она знала, что её муж добрался до Йорка, и снова написала ему, убеждая не заключать никакого соглашения с врагами. Но вскоре она узнала, что губернатор Халла закрыл ворота перед её десятилетним сыном Джеймсом, герцогом Йоркским, и его кузеном Рупертом, которые должны были занять город от имени короля. Тогда королева дописала несколько строчек о том, что хотела бы оказаться на месте своего сына:

– Я бы сбросила негодяя (губернатора) со стены или он бы сделал то же самое со мной. Мужайся!

Послав немного денег мужу, Генриетта Мария с самым «большим ожерельем», несмотря на запрет парламента, тайно отпавилась в Амстердам в шесть часов тихим майским вечером. Вооружённые горожане выстроились вдоль дамбы со знамёнами, а на пути королевы была воздвигнута триумфальная арка. На бульваре Велюр её пересадили в «самую дорогую и богатую баржу» и, пока она плыла по каналу, развлекали состязаниями гребцов. А на суше её ждали театрализованные представления. С наступлением сумерек королева добралась до дворца, где после речи от Сената и шествия двадцати рот солдат ей разрешено было удалиться в свои покои.

– По дороговизне и великолепию, - заявил один из очевидцев, - подобного сегодняшнему празднеству в Голландии ещё никто не видел.

Четыре дня спустя Генриетта Мария вернулась в Гаагу, где застала голландский двор погружённым в траур из-за смерти одной из дочерей принца Оранского.

– Я начинаю думать, что на большом ожерелье наложено какое-то проклятие! – заявила королева своим дамам.

Хотя сам Фредерик Генрих предложил выступить гарантом его выкупа у амстердамских купцов, «никто в мире не захотел иметь к этому никакого отношения».