Три месяца, две недели и один день
Шрифт:
— Никто не может решать за меня, что я должен, а что нет. Я бы не выдержал расстояния.
— А это всё ты, по-твоему, выдерживаешь?
— Лив.
— Но этот твой костюм….
Это звучит как обвинение, причём на данный момент самое странное и абсурдное в моей жизни. Но, придя к выводу, что Лив, наверное, просто сочла необходимым выговориться, я не уверен, что стоит этому мешать. Потому что кто знает, когда будет такой момент снова, и будет ли он вообще, но когда мне удавалось реально смолчать в последний раз?
— Мой костюм? — потеряв прежде наметившуюся в голове мысль, я осматриваю себя и свой внешний вид в той степени, в какой любой другой мужчина на моём месте вообще способен оценить себя со стороны, когда мы физически не можем досконально разглядеть собственную
— Ничего. Кроме того, что мне хочется снять его с тебя.
Я не неженка, да и никогда ею не был, с моим-то списком девушек, побывавших у меня в постели. Но в связи с такой внезапной прямолинейностью мог бы легко взять и поперхнуться буквально здесь и сейчас из-за воды или еды, не будь мои тарелка и стакан, к счастью, давно пусты.
— Что?
— Со мной словно всё не так. И причём уже довольно давно. Я чувствую неудовлетворённость. Желание. Почти постоянно. Если у кого-то из нас и есть низменные соображения, то уж точно не у тебя.
— Я не буду заниматься с тобой сексом, — совладав с собой и собственным голосом, спустя несколько секунд молчания, которые казались целыми минутами или даже часом, наконец вроде бы достаточно твёрдо говорю я. Но скорее в нашем случае вообще нет никаких гарантий. Возможно, на самом деле я подразумеваю лишь то, что этого не будет на её условиях. Хотя, может, надо просто выждать время. Я прочитал достаточно разной информации, чтобы иметь представление, что женщины испытывают наиболее сильное влечение к своему партнёру во втором триместре беременности. Тем не менее, оно всё равно начинает неизбежно спадать по мере того, как живот становится всё больше и больше, а мужчина нередко сталкивается со страхом навредить собственному ребёнку. Тем самым пара и вовсе перестаёт об этом думать. Я цепляюсь за первое же разумное объяснение всему происходящему, приходящее мне на ум неожиданно легко и просто, будто мы и не говорим о потенциально неловких вещах. — У тебя просто гормоны, потому что ты долго ни с кем не была.
— Я долго не была с тобой. А больше я никому и неинтересна.
— Но они могут пройти. А для меня это не игры и не сиюминутные порывы, — наверное, её слова должны были мне польстить, как если бы она буквально сказала, что я единственный, и физически со мной в любом случае никто не сравнится. Но, вдруг потерявший всякое терпение, решившись проигнорировать весь свой изначальный план по поводу того, чтобы дождаться Рождества, я не акцентирую внимание на своеобразно обозначенной верности и погружаю руку во внутренний карман пиджака. Мне удаётся пристроить довольно объёмную чёрную коробочку на ничем не занятом свободном пространстве на столе. — Я увидел это в Милуоки ещё до игры и сразу же подумал о тебе. В том смысле, что ещё больше, чем минутой раньше. Ты откроешь? — мне страшно мгновенно нарваться на отказ, что Лив даже не захочет или не пожелает взглянуть, а я ведь просто нуждаюсь в том, чтобы сделать ей приятное, порадовать её, сделать счастливее. Хотя даже не уверен, что она расценит всё это так же, как я. Может, ей вообще необходимо что-то конкретное? Вдруг она не просто так говорила о том, чтобы без меня уже давным-давно была бы на мели? Боже, это становится всё более невыносимым с каждой новой секундой. Мои мысли, и рука, которой я нервно провожу по волосам, но тут Лив всё-таки поднимает крышку, и дышать незамедлительно становится чуточку, но легче.
— Зачем ты это делаешь?
— Потому что могу и хочу, — я смотрю на спиралевидный браслет из белого золота с бриллиантами, выделяющийся на чёрном фоне, ни в коем случае не ожидая, что Лив будет прыгать от восторга, ведь это не о ней, но в то же время желая большего. Чтобы она прикоснулась к украшению и просто взяла его себе, ни о чём не спрашивая, а не выглядела, словно навеки застывшая статуя. — Тебе не нравится? Может быть, примерим?
— Нет, я этого не заслуживаю. Я даже не могу попросить… Ты не должен был.
— Я же сказал, что это решать не тебе, — моя правая рука спонтанно, быстро и несильно сжимает
нежную левую ладонь, дотягиваясь до неё через стол, — и никому другому тоже. Не надо извиняться в угоду мне, — говорю я, думая, что понимаю правильно, о чём именно только что шла речь, пусть и не могу добавить, что это вообще неважно и не имеет значения. Прямо сейчас я готов полностью пожертвовать мыслями о том, что всё равно не изменить. — Давай просто без увёрток и незнания. Мы ведь взрослые люди и в ответе не только за свои жизни, но и за жизнь маленького человека. Ответь мне прямо. Ты хочешь быть со мной? С ним? Хочешь остаться с нами? — спустя пару секунд я уже начинаю полагать, что, как обычно, ничего не добьюсь, просто бессмысленно тратя своё время, но Лив отвечает мне:— Я думаю, что умру, если не останусь, — это тихо, но чётко и так уверенно, что я легко могу и готов в это поверить, и у меня не возникает ни единой мысли не спешить. — И ребёнок… Иногда я стараюсь вспомнить, как всё было до него внутри меня, но в голове словно чистый лист. Пустота. Будто тот период моей жизни и вовсе никогда не существовал.
— Тогда пойдём.
— Куда?
— Туда, где ты сможешь снять мой костюм.
Глава двадцать седьмая
— Я же сказал «нет».
Чем дольше я думаю об этом, тем всё больше эта ситуация в некоторой степени начинает меня откровенно забавлять. В том смысле, что ни один здравомыслящий и нормальный мужчина, пожалуй, не отказывается от чего бы то ни было в плане секса, когда это что-то само идёт в руки, без видимых и обоснованных на то причин. Тем временем эта моя фраза совершенно идеально подходит для формирования реплики какой-нибудь девушки-подростка в сценарии такого же фильма.
Но жизнь — это не прописанные диалоги и мгновения, когда ты чётко и заранее знаешь, что и в какой момент скажешь, как при этом будешь выглядеть, о чём думать и что чувствовать, и мне было крайне необходимо напомнить о своей позиции. Невзирая на то, как приятно и желанно ощущается тёплая рука, опускающаяся на живот между полочками полностью расстёгнутой рубашки, и всё сверх этого невинного жеста также, я уверен, чувствовалось бы просто потрясающе, мне не нужно, чтобы мы вдвоём совершили что-то преждевременное. Чтобы это испортило то, чему ещё только предстоит возникнуть заново.
— На тебе всё ещё надеты брюки.
— Ты играешь нечестно.
Лёжа на спине в добровольной полной темноте, я провожу ладонью по очертаниям нежной правой руки в направлении запястья, ощущая круглый живот, плотно и тесно примыкающий к моему боку. Лив почти касается ремня моих брюк поверх частично голого туловища, но правда в том, что несправедлив здесь только я один. Потому что я сказал, что она сможет снять мой костюм, но за исключением пиджака он действительно по-прежнему на мне, в то время как на ней лишь нижнее бельё, и больше ничего.
Ни сапог, которые я помог ей снять, едва мы вошли в наше бунгало несколькими часами ранее, но уже после заката, ни платья с колготками телесного цвета. Лишь тот самый серый комплект, что мы купили тогда вместе. Из-за него я, признаться, испытываю странную скованность. Потому что мы были ужасны во всех смыслах, и как самостоятельные личности, и как пара, но не пара, когда каждая встреча превращалась словно в стычку двух злейших врагов на свете. Но каким-то образом мы тут вместе, невзирая на массу нерешённых вопросов и разную степень обнажённости, и, наверное, это что-то да значит, так ведь? Должно же значить.
Потому что даже самые незначительные и незаметные детали или обстоятельства вмешиваются в нашу повседневность иногда больше всего остального. Они не становятся очевидными вплоть до самого последнего момента. Взять, например, тот факт, что я не видел существование собственного сына не через снимок, пока ребёнок не стал настолько большим, что исчезла всякая возможность его скрыть. Или то, что несколько месяцев тому назад даже Лив не знала, что он, нетронутый и уцелевший, остался внутри неё. Мы вообще не думали, что такое может произойти, и жили каждый своей жизнью отдельно друг друга. Ну или думали, что живём. Но вот было ли это истинной жизнью хотя бы одну минуту?