Три подруги и все-все-все

Застыв, муза огромными, еще большими, чем обычно глазами оглядела меня, комнату, потом опять меня и удивленно спросила почти нормальным голосом:

— Ты чего? — и указала на швабру.

— Пол хочу вымыть. А то пыль со мной скоро разговаривать начнет и, возможно, даже поэмы мне декламировать. А ты чего?

Фируса отмерла, громко выругалась, совершенно в стиле Нисы и абсолютно точно не в своем, и заорала:

— Здесь Гриша! — вдохнула, выдохнула и дальше: — Я видела его в машине. Она припаркована на въезде в твой двор!

Подруга подлетела к подоконнику, выглянула вниз и с тихим писком отпрянула обратно.

— Он идет сюда!

— Зачем? — я подняла швабру и продолжила уборку.

— С Новым годом, блин, поздравить! — вспылила Руся, интенсивно краснея. Это были признаки зарождающейся истерики.

— Иди в ванную и умойся холодной водой, — посоветовала я, оглядываясь на окно, сквозь которое просматривалось всё буйство красок, уже полностью перешедших в летние. — А то у тебя глаза как у мадагаскарской руконожки. И у меня под рукой нет баобаба, на который я могла бы тебя усадить.

Руся потрясла головой и приложила ладони к горящим щекам.

— А ты что будешь делать? — спросила она беспомощно.

— Как что? — хмыкнула я, выпрямляясь. — Гостей встречать.

И крутанула в руке швабру, намереваясь при необходимости воспользоваться ею самым неожиданным образом.

Руська исчезла за дверью в ванную комнату. Некоторое время сохранялась тишина, нарушаемая лишь счастливым перегавкиванием собак, которых владельцы вывели погулять. Послышался скрип, потом шелест, неторопливые широкие шаги и на пороге кухни возник Гриша.

— Привет, принцесска, — и он угрюмо улыбнулся, держа руки в карманах модных брюк.

Меня почти передернуло.

— Не называй меня так, — потребовала я, возвращаясь к самому банальному занятию во вселенной — мытью пола.

— Почему? — повел бровью вожак волков. — Потому что Ян тебя так называет?

Я промолчала.

Он некоторое время понаблюдал за мной, а после развернулся и молча прошел в спальню.

Я удивленно проводила взглядом его прямую спину.

— Чё это ты удумал? — пробормотала себе под нос и поторопилась тем же маршрутом.

Когда вошла в спальню, которая в моей однокомнатной квартире служила и кабинетом, и будуаром, и гостиной, он сидел на диване, вольготно развалившись. Расслабленная поза, незаинтересованный взгляд, сложенные на плоском животе руки. Он как будто бы пришел в гости к троюродной тетушке, которую посещал раз в год, да и то исключительно из чувства врожденной вежливости.

Ага, врожденной… скорее, мертворожденной.

— Ты ничего не перепутал? — ласково улыбнулась я, крепче сжимая швабру.

Оборотень этот мой жест заметил, пристально оценил и криво усмехнулся. Пренебрежительно так, с поистине мужским превосходством, от которого хотелось орать.

И продолжил молчать.

Я постояла, оглядывая собственное скудное имущество, потом не выдержала, прошла к креслу и плюхнулась с размаху, устроив швабру между коленями.

С ней я чувствовала себя увереннее.

— Есть новости про Макса? Ты нашел его? — меня нервировало такое поведение Гриши. — Мог воспользоваться телефоном, не обязательно было приходить.

— Я получил твоё приглашение на свадьбу, — как бы между делом проронил оборотень.

— Угу, — невразумительно промычала я, метнув взгляд на чуть приоткрывшуюся дверь в ванную. Вот же… муза! И зачем только включила Гришу в список гостей? — И?

— И меня оно не впечатлило, — закончил оборотень.

— М-м-м… твоё впечатление и не входило в программу, — я вздохнула. — Гриша…

— Малыш, у нас с тобой был уговор, — протянул он медовым голосом и его лицо приобрело дьявольское выражение. Вот такое, что хоть прямо сейчас назначай главным по раскаленным котлам.

— Я ни о чем с тобой не договаривалась, — выпалила я.

— Значит, договоришься сейчас, — и Гриша с нескрываемым удовольствием прикрыл веки. Ну, просто вылитый кот, жмурящийся на солнышко! — Ты подружке-то уже рассказала о своих проделках?

— Каких?

— Ну, конечно! Их же у тебя много, — и Гриша приложил руку ко лбу, словно вспоминая что-то. — Ах, да! О своих огнестрельных упражнениях?

Дверь в ванную приоткрылась еще шире. Я нервно заерзала. На пару сантиметров больше — и эти «прятки» вообще потеряют какой-либо смысл.

— Не понимаю, о чем ты, — гордо вскинула я голову.

Главное правило выживания: чтобы ни случилось, отпирайся до конца.

Гриша закинул ногу на ногу и окончательно расположился в моей квартире со всеми удобствами. Будто собирался здесь жить остаться. А у меня и так квартирантов полный огород, хоть мотыгой выкорчевывай!

— Где ты была, когда стреляли в музу, а? Там были мои волки. Там был Лозовский и его сподручные. Вот только… все дружно заявляют, что ни один из них не стрелял. Стрелял кто-то третий. Кто-то очень хитрый.

Я переложила швабру из одной руки в другую и решила уйти в глухую оборону.

— Два вопроса: как и зачем?

— Что «как и зачем»? — дернул щекой Гриша.

— Как я узнала, где будет муза и зачем мне было в неё стрелять?

— Как — не знаю, — парень пожал тренированными плечами, которые стали таковыми не только в спортзале, но и на поле битвы. — Возможно, случайно. А вот зачем…, - оборотень выразительно закусил губу. — Чтобы за тебя это не сделал кто-то другой.

Его лицо было омрачено преувеличенной задумчивостью, но не только ею.

Я видела грусть.

Он тосковал.

И тоска его была искренней. И очень глубокой. Такой глубокой, что в эту яму могла провалиться вся душа целиком.

Я задумалась, почти перестав слушать, о чем он говорит. Его слова были мне не интересны. Не было ничего такого, что Гриша мог бы мне рассказать и этим поразить. Я всё знала. И про него, и про себя, и вообще про всех. В глазах многих я — препятствие. Осложнение. Такое, какое бывает после гриппа, пневмонии или затяжной простуды. Имелись и такие, которые считали меня чудовищем. А чтобы пересчитать тех, кто мог мне доверять хватило бы и пальцев одной руки. И я не могла винить никого из них. Всё, на что я рассчитывала — это на снисходительность. Я даже не ждала понимания. В самые темные и злые периоды своей жизни я хотела лишь одного — чтобы мне не мешали. Когда злость становилась тише, больше всего на свете я желала, чтобы эту тишину не нарушали. В том числе, и моя собственная совесть.