Три подруги и все-все-все

— А я тоже ноша? — прямо спросил Гриша. — Или ты просто используешь меня так же, как и ягуаров? Как всех вокруг? — его лицо отобразило презрение. — Ты что, вообразила себя гейшей и надумала торговать собственным телом? — стало обидно. Слова злые и несправедливые. — Ты хоть знаешь, почему Даниэль столь неожиданно захотел тебя себе?

Парень склонился близко-близко, так, что я могла почувствовать запах его кожи. Пахло нагретыми на солнце лесными ягодами, душицей и грозой. Знакомый из далёкого детства запах, образующийся, когда высоко в небе сверкают электрические разряды.

— Не в природе ягуаров дать своей добыче уйти. Когда он рассёк твою кожу, то оставил метку, — сообщил мне Гриша, демонстрируя наслаждение от моей растерянности и беспомощности. И это было именно тем, что я испытывала, сжатая его руками. — Свою метку. Такого раньше никогда не было. Потому что никто не выживал. А ты выжила. Даниэль всё знает, конечно же. И про метку, и про её действие. А справиться с собой не может. Какое-то время ему удавалось держаться от тебя в стороне, но потом вы случайно столкнулись. И стало совсем невыносимо. И будет становиться лишь хуже с каждым днём. Он сильный, очень сильный, но его одержимость будет расти, как и ревность. Так будет продолжаться до тех пор, пока один из вас не умрёт. Потому что действие метки не исправить и саму её не стереть.

— Откуда ты знаешь? — прошептала я пересохшими губами. — Про метку.

— Я её чувствую, — проронил он, нехотя отпуская меня и безрадостно отходя.

— Как?

— Как лёгкий зуд, который сколько не чеши, а всё равно не пройдёт, — ответил он грустно.

— Разве тебе не неприятно?

Мне бы было. Фантомный зуд не просто противный, он сводящий с ума.

Гриша скованно улыбнулся, легко прикоснулся подушечкой большого пальца к моей нижней губе и ответил:

— Нет. Это же ты.

Допил одним глотком свой остывший кофе. И ушел не попрощавшись.

Вернулась муза и молча полезла за бутылкой вина и бокалами.

А я перезвонила Нисе.

— И что мне теперь делать? — спросила я у подружки.

— А не надо было мужиков соблазнять, — раздражённо фыркнула она.

— Я никого не соблазняла!

— Тут бы я поспорила, — с сомнением повертела Ниса головой. — Хотя, возможно, у тебя это выходит самопроизвольно.

— Как там Лозовский? — в ответ мило поинтересовалась я. — Ты вроде его проверять пошла.

— А чего ему сделается? — пожала она плечами. — Жив курилка. Оказывается, он уснул в ванной.

— Смотри, чтоб не утонул, — предупредила я, а после попросила: — И сама не утопи.

***

Новый день начался с новых сюрпризов.

— Зачем ты это сюда приволокла? — поигрывая деревянной ложкой, спросила я, скептично рассматривая клетку.

На плите тихо кипел суп. Над пускающей пузыри поверхностью поднимался негустой пар. По кухне расползался запах провансальских трав. Я не была уверена, добавляют ли их в горячее, но не нашла ничего другого в своих запасах. Для большей полезности и насыщенности вкуса следом за специями закинула в кастрюлю укроп, петрушку, красный перец и основательную жменю чеснока.

— «Это» — попугай, — муза поправила клетку, водружённую на стол, и зачем-то представила мне пернатого: — Зовут Чирик.

— И зачем он здесь? — выгнула я бровь.

— Затем, что его хозяйка не здесь! Твоими стараниями, между прочим! — завелась Руся, тряхнула пакетом, родом из ближайшего сетевого магазина, и всучила мне килограммовую пачку птичьего корма. — Всю прошлую неделю он был моей ответственностью. Теперь твоя очередь!

— Понятия не имею, как содержать попугаев, — растерялась я, присматриваясь к весьма крупному пернатому. Это была белая птица, раза в три крупнее обычных волнистых попугайчиков, с рядом оранжевых пёрышек вокруг глаз и внушительного клюва. И с забавным хохолком, который смешно дёргался каждый раз, когда яркое тропическое создание начинало крутить головой.

Заметив внимание к своей персоне, птица глянула на меня умными глазами, будто бы оценивая и решая, достойна ли я быть её нянькой.

— Можно подумать, я — опытный орнитолог! — фыркнула муза. — Но кому-то придется за ним присмотреть, чтобы не сдох, иначе подружка расстроится.

Умолкнув, она начала коротко втягивать в себя воздух принюхиваясь.

— А чем это так странно пахнет? — и она потянулась к плите, чтобы почти сразу отпрянуть и замахать рукой в воздухе, отгоняя пар: — Решила микробов погонять? Фу-у-у-у-у, с чесноком ты переборщила.

И муза зажала нос пальчиками.

— Хоть из нас троих ты готовишь лучше всех, но всё равно в этом деле ужасна, — прогундосила Фируса в собственный кулачок, продолжая дышать ртом. — К чему все эти вялые кулинарные потуги?

Я опустилась на стул, продолжая поглядывать на плиту.

— Со вчерашнего вечера чувствую себя не очень. Какая-то непонятная слабость… Простыла, наверное. Подумала, что супчик по бабушкиному рецепту поможет взбодриться.

— Про ингредиенты спрашивать не буду, — сразу предупредила муза. — И пробовать тоже не хочу.

— Даже не собиралась предлагать, — пожала я плечами.

— Подожди, — Руся убрала руку от лица, вновь заговорив нормальным голосом. — Ты решила, что простыла?

Я кивнула. От этого движения сразу заболели шея и затылок.

— Ты когда последний раз простужалась? — и подруга взялась щупать мой лоб. Ничего нового не нащупала, лоб как лоб, а потому быстро остановила свои врачевательные порывы.

— Не помню, — вздохнула я. — Кажется, никогда.

— Конечно, никогда, с чего тебе болеть-то? — и Руся широким жестом перекинула распущенные волосы через плечо, всем видом выражая своё отношение к моей теории. — Ты не можешь простыть, Ди. Если ты и больна, то точно не человеческой болезнью. Хотя… погоди! А может…, - и она закрыла ладошкой в изумлении распахнувшийся рот.

— Нет, — отвергла я версию подруги, на лице которой боролись огорчение и радость. Чему она огорчилась, а чему радовалась знать хотелось, а вот выяснять — не очень. Слишком трудозатратно, мне, даже чтобы открывать рот и говорить, приходилось прилагать усилия. — Не беременна.

— Ты уверена? — забеспокоилась Фируса.

— А ты?

Суп пора было снимать, но так не хотелось шевелиться, что я попыталась выключить плиту деревянной ложкой. Я неуклюже тыкала ею в поворотные переключатели, чувствуя себя сонной мухой, пришибленной неожиданно наступившей осенью.

— Конечно, я не беременна! — воскликнула Фируса, обескураженно наблюдая за моими движениями. — Я практикую самый лучший способ предохранения на земле — воздержание!

Не выдержав, она выхватила у меня ложку из рук, выключила плиту и швырнула ложку в раковину. Потом накрыла кастрюлю крышкой, пытаясь не слишком откровенно морщиться от запаха.

Я безвольно уронила руку на стол и положила туда же голову.

— Ты бледная, — оценила подружка, налила воды в стакан и сердобольно подсунула мне под нос.