Три повести
Шрифт:
— А что же, может, и вправду пора возвращаться?
Он глубоко вздохнул, расправляя на столе свои сильные руки, хотя и был на одной из них след от ранения, и еще болела поврежденная нога… Ну, если не в полную силу, то в три четверти силы он еще криворожский шахтер, он еще подкинет руды для всех этих оживающих, возвращаемых для нового действия заводов Приднепровья!
— Только шахтером теперь тебя вряд ли оставят, — как бы ответил его мыслям Олейник.
— Как так?
— Теперь тебе дело пошире надобно. За время войны какие пласты поднимать пришлось! Может, целую шахту дадут восстанавливать.
Макеев задумался. Потом он наклонил
— Что ж, я готов.
Он стал задумчив, и Олейник все понимал, сам пережив такое же при своем возвращении.
При выходе из столовой они простились.
— Так я, значит, в путь… вот только заявлюсь куда надо, — сказал Макеев.
— Ты, смотри не уезжай, не зайдя, — напутствовал его Олейник.
Макеев пошел в сторону детского дома. Низкую тучу вдруг прорвало, и острый глянец загорался в стынущих лужах, и все шире расходилось холодное зеленое небо, постепенно обретая краски весны. Феня уже ждала его, — стол был накрыт чистой скатертью, хлеб аккуратно нарезан.
— Ты вчера спрашивала — куда я теперь? — сказал он. Она насторожилась, ожидая ответа. — В Кривой Рог возвратимся. Вместе. Шахты будем восстанавливать… туда шахтеров сейчас собирают.
Она стояла, высокая, красивая пленившей его давно красотой, с прямым пробором гладко расчесанных волос, такая же, какой видел он ее когда-то в комнате на берегу Ингульца… И все, что было пережито ими до сих пор, казалось теперь только вступлением к главному.
— Да, вот еще что, — есть у меня один долг… должен я его выполнить.
Он рассказал ей о Варе. Она выслушала все.
— Возвращайся за ней, Сашенька, — сказала она. — Со мной пока останется жить… я ее не обижу.
— Я и хотел привезти ее сначала сюда… а там, может, и на Кривой Рог вместе двинемся. Я денька в три обернусь, поезда сейчас в ту сторону ходят. Вот только… — он не договорил — он боялся об этом думать: в самую гущу немецкого отступления попала Варя, и мало ли что могло случиться с ней.
XIV
Уже шли поезда. Поскрипывая и спотыкаясь на только что свинченных рельсах, осторожно переползая через незаконченные мосты, первые составы подвозили шпалы, балласт и мостовые фермы. Казалось, долгие месяцы нужны, чтобы восстановить эти подорванные, с выломанными шпалами пути, но вслед за войсками уже двигалось великое железнодорожное войско, чиня, перешивая и восстанавливая…
Два дня спустя Макеев отправился с порожняком в сторону того хутора Елисаветовка, где осталась Варя. После долгих недель холода и колючего ветра со снегом на дорогах была весна. С плеском, разбивая в голубых лужах отраженное небо, неслись в обе стороны колонны машин — наступление было в полном разгаре.
От станции, где Макеев слез с поезда, надо было до хутора добираться пешком. Дождь, шедший сутки подряд, смыл последний снег на полях, и только в складках и балочках лежали еще почерневшие его полосы. В остром, полном свежести воздухе была прелесть наступавшей весны. Леса притихли, бородавчатые от почек, уже готовых вот-вот брызнуть первой листвой. В речушке на заводи еще держался голубоватый прозрачный ледок, проросший игольчатыми тонкими трещинками, но в стороне что-то уже освобожденно журчало и лилось. Сколько долгих дней, томясь в сумраке зимы, ждал он этой поры… неужели растают когда-нибудь сугробы и сойдет лед с окошка и можно будет шагать по лесной
просеке, полной птичьего треска, с запотевшим от зноя лбом? Он ждал весны и как великого перелома в войне, и весна не обманула его…Грязь на дороге была уже не осенняя, пропитывавшая насквозь сыростью, а весенняя, звонкая, с поёмной водой, с протачивающими со всех сторон ручьями. Мельница на пригорке недалеко от Елисаветовки стояла по-прежнему, только одно крыло, может быть пробитое снарядом, потеряло обшивку и сквозило ребринами. Он долго поднимался по скользкому склону бугра: Елисаветовка была цела. Она лежала в лощинке, вся в сквозных коричневых садах, которым скоро предстояло покрыться белым яблоневым цветом. Балочка была уже полна весенней шумной воды, и он осторожно перебрался на другую сторону по двум перекинутым жердочкам. Там, где катались зимой дети с горы, теперь была лиловатая грязь широкой деревенской улицы. Но улица была пуста и безлюдна, и ее без-людность и тишина домов по обе стороны испугали его…
Он дошел наконец до знакомого двора. Какое-то страшное запустение лежало на всем, точно давно никто не жил в этом доме.
— Есть тут кто-нибудь? — спросил он, почти боясь услышать ответ.
Слабый женский голос отозвался с печи, — больная стонущая женщина едва повернула в его сторону голову. Он подошел ближе. Только минуту спустя узнал он ту старуху с молодыми живыми глазами, к которой его направил когда-то Рябов.
— Не узнаете, бабушка? — спросил он осторожно.
Но слабость сделала ее ко всему равнодушной — жизни в ней было мало, едва на донышке. Он присел рядом на лежанку.
— Как не узнать… — сказала она между болезненными вздохами. — Ну, что теперь там… далеко нимцив погнали? — но ему показалось, что она задремала, не дождавшись ответа.
— А где же Варя, бабушка? Варя где? — спросил он.
— А угнали нимци баб да дивчат… може, окопы копать, може, еще куда…
— Как угнали? — он схватил ее за плечо, чтобы она снова не впала в забытье.
Но такая смертная поволока была в ее глазах, что он только махнул рукой. Лишь позднее от зашедшей в хату соседки узнал он, что немцы угнали при отступлении много женщин и девчат рыть окопы на берегу Синюхи. Кое-кто убежал, а о других ни слуха, ни весточки… не было и о Варе ни слуха.
Отступая, немцы рассчитывали задержаться на речных рубежах. Берега Большой Выси и следующей за ней Синюхи были изрыты окопами и блиндажами. Но полученный удар опрокинул их со всех этих подготовленных позиций. В селе Песчанки Макеев узнал, что часть копавших окопы женщин была угнана немцами на Ново-Архангельск. Два дня спустя, по дороге на Ново-Архангельск, он встретил медленное шествие каких-то едва волочившихся по проселочной грязи женщин. Все они были молоды, с измученными, потемневшими лицами и с опущенными глазами, тоска и изнеможение в которых ужаснули его. Он остановил крайнюю, совсем молоденькую девушку.
— Издалека ли идете?
— Из-под Умани, — ответило несколько женщин разом.
— Я жинку одну ищу. Може, есть кто из Елисаветовки?
— Я из Елисаветовки, — отозвалась одна из женщин. Она подошла, вглядываясь. — А вы сами кто будете?
— Нет, я не из вашего села. А жинку Варей зовут… тоненькая такая, вот как ты, — сказал он остановленной им девушке.
— Ни… не знаю такую, — сказала женщина. — Вы на Степковку идите. Там в лагере богато еще осталось дивчат… кто ноги поморозил, кто в брюшняке лежит. Нимцы постарались… оставили памятку.