Три версты с гаком

— Зачем ты пришел? — спрашивает она. — Я не хочу тебя видеть.

— Ты ведешь себя как девчонка-школьница... Ну что такого произошло? Ко мне приехали друзья… Неужели из-за этого нужно было прыгать в окно и бежать через все село босиком?

— Эта женщина приехала к тебе... Ты ждал ее и ни­чего мне не сказал. И тебе было очень стыдно, я ведь ви­дела. Стыдно, что ты со мной...

— Дурочка, — говорит он.

— Ты был страшно растерян. Даже не мог посмотреть мне в глаза...

— Я тогда еще не проснулся толком, да еще этот ду­рацкий сон...

' — Зачем ты меня обманул, Артем?

— Ты все придумала...

— Не приходи больше ко мне... Ты мне стал противен! Она захлопывает форточку, и ее фигура растворяется

в сумраке комнаты.

— Таня! — стучит он в окно. — Таня!

Когда форточка снова распахивается, быстро говорит:

— Тебе все показалось. Ты ведь фантазерка. Пойдем ко мне, тебя ждут. Мало ли у меня знакомых? И вообще, какое это имеет значение? Я тебя люблю — вот что главное!

— Я тебя просила не произносить это слово... Я виде­ла твое лицо, когда ты, открыв им дверь, пришел в комна­ту... Вот что, Артем, хватит об этом... И прошу тебя боль­ше не барабанить в стекло — весь поселок разбудишь. Ты тогда был противен, а сейчас еще больше!

— Ну, знаешь... — взрывается Артем. —- Да не закры­вай форточку... Забери свои туфли!

Он швыряет одну за другой туфли и слышит, как они поочередно с глухим стуком ударяются об пол.

3

— Ну, показывай свое имение! — утром сказал Алек­сей. Нина и Ира ушли в магазин купить что-нибудь на завтрак, и они остались одни. Артем, мрачный и невыспав­шийся, изо всех сил старался быть любезным и радуш­ным хозяином. Осмотр «имения» занял всего несколько минут. Пока Артем рассказывал, как он достал и поста­вил большое стекло в мастерской, Алексей вертел в ру­ках скамейку, сделанную еще летом Гаврилычем.

— Художественная работа, — сказал он. — Где ты такую купил? В Латвии?

— Здешний плотник за два часа сделал.

— Мне бы такую в мастерскую...

— Подарок, — сказал Артем. — Гаврилыч скоро по­явится. Попроси — и тебе сделает.

Алексей присел на скамейку, закурил.

— Бедно живешь, — сказал он. — Разве это дача? Обыкновенная русская изба. И что это за мастерская? Чулан с большим окном... Участок неплохой. Сколько соток? Десять-одиннадцать?

— Не знаю.

— А я присмотрел себе дачку в Павловске, на берегу залива... Прекрасный дом, одних комнат пять или шесть, участок с фруктовым садом. И от Ленинграда каких-то полчаса-час езды на машине. Не понимаю я тебя, Артем! Ну чего прицепился к этому Хихиколову?

— Мой родной поселок называется Смехово, черт бы тебя побрал! — ругнулся Артем. — Если ты еще хоть один раз назовешь его по-другому, я тебе по шее дам!

— Гляди, какой патриот! — рассмеялся Алексей. — Так о чем я говорил?.. Да, нечего тебе тут делать. И это ты очень скоро поймешь. Ну, сколько ты сможешь выси­деть в этой глуши? Год, два? Добраться к тебе сюда почти невозможно, если бы не Нина, я ни за что не поехал бы по этой проклятой дороге... Как вспомню, что нужно об­ратно ехать, — мурашки по коже! Может быть, тут есть объезд? Можно другим путем на шоссе выскочить?

— Объезда нет, — сказал Артем.

— Серо тут, скучно, неинтересно, — продолжал Алек­сей. — Настоящий художник не может надолго отрывать­ся от большого культурного центра, от памятников, музе­ев, от интеллигентного общества...

— Пижон ты, вот кто, — сказал Артем. — Еще и за ворота не вышел, а уже ему скучно, серо... Пойдем, я тебе покажу Смехово и окрестности, а потом еще кое-что...

— Может, подождем девчат да позавтракаем?

— Я тебе сейчас покажу бор, который ты ни у Шиш­кина, ни у Левитана не видел! Задери вверх голову и посмотри на водонапорную башню. Где ты еще такую увидишь? А вокзал с цинковой башенкой? А вон ту по­жарную вышку?

— Я есть хочу, Артем! — взмолился Алексей.

— А ты видел мой Светлый ручей? Березовую рощу? Я напою тебя такой хрустальной водой, какой ты сроду не пил!

Часа три бродили они по осеннему бору. Попили хо­лодной и прозрачной воды из Светлого ручья. На опушке березовой рощи наткнулись на целую россыпь крепких головастых подберезовиков. Просто удивительно, как это они вывернулись из-под земли после заморозков. Алексей накинулся на грибы и стал их срезать один за другим. Подберезовики оказались почти без червоточин.

— Какая красотища! — шумно восторгался Алексей, разглядывая и обнюхивая каждый гриб. Он стащил рубаху и стал туда складывать подберезовики. — Эх, сейчас нажарим громадную сковородку! С картошечкой и пост­ным маслом! Это дело я никому не доверю — буду сам жарить.

Артем наблюдал за приятелем. Алексей ползал на коленях возле толстых берез и осин, собирая грибы. На лице — широченная счастливая улыбка. Знал бы он, что Артем всего две недели назад собирал в соседнем бору за несколько часов по шестьдесят-восемьдесят боровиков. На подосиновики и подберезовики и не смотрел. А какие волнушки и грузди были в этом самом березняке...

Когда бор отступил и они вышли на дорогу, которая вела в поселок, Артем спросил:

— Ну как наше Смехово?

— Не для меня это, Артем, — сказал Алексей. — Бор, грибы, роща, ручей — все это, конечно, прекрасно, но я предпочитаю Ленинград и дачу под Павловском. А к тебе буду в гости приезжать, разумеется, когда дорога будет отремонтирована.

— Я здесь себя впервые художником почувствовал, — сказал Артем.

— Может быть, ты и прав... Каждый по-своему с ума сходит... Покажи, что ты тут написал.

— Неужели тебя не взволновало все, что ты сейчас увидел? — спросил Артем.

— Как не взволновало? А грибы? Даже рубашку не пожалел...

— Мне жалко тебя, — сказал Артем. — А ведь совсем недавно и я был таким же бесчувственным к истинно пре­красному, как и ты... Родина! Миллионы раз слышим мы это слово, и только когда я приехал сюда, это не стало для меня пустым звуком... Подожди, как это у Лермонтова?..

Но я люблю — за что, не знаю сам —

Ее степей холодное молчанье,