Три версты с гаком
Шрифт:
— В общем, Василь Гаврилыч, получается, что ты есть чистой воды тунеядец, а в стране сейчас повсеместно идет беспощадная борьба против этого нездорового явления, и мы никак пройти мимо вопиющего факта не можем.
— А что это за штука такая — тунеядец? — глядя на председателя голубыми невинными глазами, спросил Гаврилыч. — С чем ево кушают?
— Ты что, газеты не читаешь? — нахмурился Носков. — Отсталый ты человек, ежели не в курсе событий, происходящих в нашей стране.
— Газеты-то я читаю и книжки тоже — спроси у библиотекарши. Давно все книжки прочитал,
— Мы сейчас не о библиотеке толкуем, — сказал Носков. — Твой вопрос решаем. Значит, ты не знаешь, что такое тунеядец? Я тебе объясню... Тунеядец — это подозрительная личность, которая не желает жить, как все люди, не уважает законов нашего государства, пьянствует и нигде не трудится...
— Это я-то не тружусь? — возмутился Гаврилыч. — Ты, Евграфыч, выдь на улицу, протри глаза, коли их застлало, да посчитай, сколько домов в поселке я срубил! — Он оглядел присутствующих. — Чего ж ты молчишь, Васильич? Кто тебе избу поставил в прошлом году? А ты, Романовна, чево отвернулась? Не я ль тебе той осенью фасад подправил? Твой дом того и гляди норовил в грядки носом кувыркнуться... А с тобой, Кузьма Иваныч, рази мы по рукам не ударили, что как только кончу дом покойного Андрей Иваныча, так сразу за твою гнилую хоромину примусь?
Мужики отводили глаза, качали головами, дескать, все это так, но все одно, Василий Гаврилыч, ты тунеядец. И тут инициативу взял в руки лейтенант милиции.
— Плотник ты известный, тут никто с тобой спорить не будет. Домов твоих в поселке много, это тоже факт, но кто больше тебя бывал в вытрезвителе? Только я лично три раза отвозил тебя в Бологое.
— Будто не знаешь, зачем меня туда возишь...
— А ты думал, на курорт? — повысил голос Юра. — Будешь лежать на диванчике и разные книжки читать? Там разговор короткий: лопату, топор в руки — и вкалывай за милую душу! Правильно, гараж ты построил, так и другие без дела там не сидят.
— Глядя на тебя, Василий Гаврилыч, и другие пьют, — ввернула Нина Романовна.
— Ему сходит с рук, значит, и другим тоже.
— Чего им на меня глядеть? — проворчал Гаврилыч. — Я не икона.
— Я обслуживаю четыре поселка, — продолжал Юра. — Все люди работают: или в совхозе, или на производстве, а ты ведь больше месяца-двух нигде не задерживаешься. Гонят тебя в три шеи, потому как никому не нужны пьяницы и тунеядцы...
— Не говори лишнего-то, — сказал Гаврилыч. — Пьяница, ладно... но тунеядцем не обзывай, потому как это есть фальсификация фактов!
Гаврилыч с удовольствием в один прием выговорил трудное для него слово «фальсификация» и победно посмотрел на всех.
— В общем, хватит нам с тобой нянчиться — нужно принимать самые строгие меры, — сказал милиционер.
— А как в других местах поступают с тунеядцами? — спросил бородатый мужик, который до сих пор молчал,
—
Выселяют из больших городов в села, деревни и заставляют работать, — сказал Носков.— А мы куда должны выселять? — взглянула на председателя Нина Романовна.
— Выселите меня в город, — ухмыльнулся Гаврилыч. — В Москву аль в Ленинград. Можно еще в Киев, там вроде теплее...
— Мы тебя определим на работу, — сказал Носков. — С завтрашнего дня, товарищ Иванов, назначаетесь ночным сторожем в железнодорожный магазин...
— Сельпо тоже в твоем ведении, — прибавил Юра. — А как ты будешь нести государственную службу — следить я буду.
— Чего там сторожить-то? — забеспокоился Гаврилыч. — В магазине хоть шаром покати — одни кильки в томате да треска в масле. И потом у нас жуликов-то не слыхать... А какая зарплата?
— Шестьдесят пять рублей, — сказал Носков. — Только получать будешь не ты, а твоя жена... Садись на мое место и пиши расписку по всей форме, что доверяешь получать зарплату своей дорогой супружнице.
— Не доверяю... — заартачился было Гаврилыч, но Юра встал и, взяв его под локоток, подвел к столу. Под диктовку Нины Романовны расстроенный Гаврилыч нехотя нацарапал доверенность и обвел всех грустным взглядом.
— Если бы вином выплачивали мне жалованье, — сказал он, — я согласный караулить, а коли все жене, то пущай она и сторожит. Где же это видано, чтобы человек работал без всякой материальной заинтересованности?
— Может, человеком станешь, — сказал Носков. Когда все двинулись к выходу, Кирилл Евграфович попросил остаться Артема и Гаврилыча. Юра тоже остался.
— Все хотел с вами поближе познакомиться, да что ни погляжу — работаете, — смущенно улыбнулся Юра. — Решили у нас надолго обосноваться?
— Вроде этого, — неопределенно ответил Артем.
— Живите, — разрешил милиционер. — Не скучно вам тут, в деревне-то?
— В поселке, — заметил Носков.
— Да нет, скучать не приходится... — усмехнулся Артем.
— Я слышал, вам кто-то ночью окно разбил?
— Я в суд не буду подавать, — сказал Артем.
— Спьяну кто-нибудь... Как видите, боремся мы с этим злом, да пока толку мало.
— Сочувствую, но помочь...
— Можете, — горячо сказал Юра. — И очень даже можете...
В форточку резво влетел осенний с коричневым родимым пятном березовый лист. Скользнул по спирали в одну сторону, потом в другую и наконец спланировал на председательский письменный стол, прямо на доверенность.
— Поздравляю, Василий Гаврилович, с назначением, — Носков торжественно пожал плотнику руку. — Днем руби себе на здоровье дома, а ночью, будь добр, карауль магазины.
— А спать, интересно, когда?
— Глядишь, при таком напряженном графике и пить поменьше будешь, — прибавил Кирилл Евграфович.
— Лучше бы вы меня и впрямь куда-нибудь выслали, — пробурчал Гаврилыч.
— Закуривай, — протянул ему пачку Кирилл Евграфович. — А теперь, Василь Гаврилыч, обращаюсь к твоей гражданской сознательности... На носу знаменательная годовщина Октября, а у нас даже праздничная звезда не установлена на клуб...