Три Ярославны

— Я хочу, чтобы она осталась жива.

— И народ узнал, — тотчас подхватил Кальман, — что воспреемница будущего короля — колдунья и ведьма?.. Враги немедля объявят, что он мечен дьяволом. И перед смутой, которую это породит, детской игрой покажется бунт Ваты!

Епископ внимательно глянул на короля, который замолк, не зная, как возразить, и, закрепляя успех, заговорил мягко и проникновенно:

— Я преклоняюсь, государь, перед твоим христианским милосердием. Но милосердно ли оно ко всему твоему народу, который только что обрёл долгожданный мир?.. Молись за неё, и мы с тобой будем молиться. Но, поверь, нет другого решения для короля всех венгров!..

Всё сильнее расходился снег. Он запорошил площадь, волосы, шапки и плечи людей, собравшихся на ней. Агнеш, привязанная к столбу на помосте, ловила ртом снежинки. Она выглядела очень спокойной и с любопытством наблюдала за всем, что происходило вокруг места её казни.

Воины и замковые люди носили вязанки хвороста и укладывали вокруг помоста. Неожиданно среди них Агнеш увидела знакомое лицо. Смешавшись с носильщиками вязанок, к помосту приблизился Дьюла, и на Агнеш глянули его вечно весёлые глаза.

Дьюла приложил палец к губам и стал делать вид, что расправляет хворост.

— Если спасти меня пришёл, — тихо сказала Агнеш, — так не трудись, бесполезно.

— Сам вижу. Я тебе «спасибо» пришёл сказать, что меня спасла во второй раз.

— Это когда?

Дьюла хитро ухмыльнулся её якобы незнанию.

— А разве не ты наслала ветер, когда меня казнили в Секешфехерваре и я за столбом пыли, сам не знаю как, оттуда выбрался?

— Теперь мне и не такие чудеса будут приписывать. Нет, Дьюла, не я.

— Значит, боги. — Дьюла быстро огляделся и спросил: — Что передать от тебя людям?

— Передай, чтобы жили, растили детей и слушали песни хегедюшей. Кончилось время крови.

— Не поверят мне, что ты такие слова сказала.

— Поверят, — сказала Агнеш убеждённо. — Люди в то верят, чего им самим больше всего хочется на свете.

Заметив неположенную болтовню с осуждённым, воин схватил Дьюлу за шиворот и вытолкал подальше от помоста. Гора хвороста уже достигла ног Агнеш. Запылали дальние вязанки, и мигом таяли над их пламенем снежинки. Перед костром появились священники, и епископ Кальман стоял впереди них с воздетым в руке крестом. Слова молитвы всё сильнее заглушал треск горящих сучьев.

Агнеш улыбкой попрощалась с единственным из друзей, кто пришёл проводить её, и Дьюла ответно махнул ей рукой. И, достав из-за пояса свирель, заиграл на ней весёлую плясовую песню.

Он удалялся неторопливо и шёл не оглядываясь — словно вовсе и не было за ним страшного, разгорающегося костра.

Гул огня доносился в одну из горниц королевского замка, где стояли возле узкого окна Андрей и Левента. В неподвижности они смотрели вниз, и дальнее пламя полыхало на их лицах.

И вдруг с треском и снопами взлетевших искр там, внизу, случилось что-то такое, отчего Андрей вдруг закрыл лицо руками и, отвернувшись, уткнулся в плечо брата.

— Как... — слышал Левента его глухие рыдания, — как буду жить на земле с этой мукой?..

Левента погладил брата по плечу:

— Не плачь. Знаешь, что она сказала? Нет правых и виноватых в этом мире. Поэтому в том всем судьба быть равными и любезными друг другу.

— Сколько ещё мук, грехов, крови, лжи впереди...

— Много, — отвечал Левента. — Но и на это она сказала: до своей судьбы нужно дойти.

Так стояли, обнявшись, два брата из ястребиного рода Арпадов, а костёр догорал, и снегопад густел и всё старательнее скрывал пепелище.

КОРОЛЕВА ФРАНЦИИ

1 В лето 6556 (1048), на Троицкую родительскую субботу

юнь стоит знойный, безветренный, ни единая былинка не колышется, и что удивительно — те же в траве цветы: ромашки и колокольчики, как будто не тысячу лет назад они цветут. И гудят над ними шмели, и звенят в травах кузнечики, всё как будто сегодня.

Катится, блестя искорками, река, возле неё гуляют нестреноженные кони. На мелководье мокрым валуном лежит боров, только бока его по-живому вздымаются. От реки на высокий берег ведёт тропинка и упирается в частокол пограничной заставы. В его тени схоронились от жары куры. Людей не видно, но свежестиранные порты и рубахи, развешанные по частоколу, копьё, прислонённое к стене, пара щитов и конская сбруя выдают их близкое присутствие. И точно: возле дома, разметав на земле телеса, почивают в безмятежности два воина-отрока.

Один из них открыл глаза, прислушался:

— Никак, кто идёт из-за реки...

Второй воин чуть пошевелился, но глаз не открыл.

— Может, ворог?..

— Чуди больше. — Второй воин перевалился на бок. — За рекой у нас уж двадцать лет, как ворога нету.

Однако вскоре и он привстал: со стороны границы явственно донеслось конское ржание и скрип повозок.

— Воеводу бы разбудить, — молвил первый отрок.

Из-за дубравы за рекой показалось несколько всадников, за ними — пешие воины с пиками и нездешние, крытые полотном возы.

— Господин!.. — окликнул второй отрок, задрав голову. — Господине!

В высоком оконце возникло недовольное, заспанное лицо с соломой в бороде.

— Чего орёшь?

— Идёт кто-то из-за реки.

Минуту воевода соображал, что к чему, затем исчез и появился в двери, полуголый, но со щитом и мечом.

— Носит людей по свету, ни сна, ни покою... А где остальные отроки? — оглядел он пустой двор.

Воины переглянулись.

— На торг, за сапогами уехали...

— Куда?

— Да тут, недалеко. В Польшу.

Воевода не спеша натягивал кольчугу на голое тело, искал в сене шелом, отдавал распоряжения:

— Коней седлайте. Ворота на запор. Стой! — окликнул он отрока. — Борова не забудь загнать! И курей.

Пока отрок возился с боровом, обламывая палку об его ленивые бока, пока гнал кур в ограду, гости приблизились к реке.

Впереди всех ехал на коротконогой, невиданной лошадке с большими ушами пожилой священник в красной сутане, рядом с ним возвышался на гнедом жеребце худой горбоносый всадник. Они остановились у воды, встали возы и воины.