Тринадцатая Дара. Книга 1. Пристани

Кодя повел породистым носом:

– Это что у тебя?

– Спирт медицинский, а что?

– Ничто. В голову шибает.

– Не то слово. Еще как шибает, – я осторожно чистила края раны. Кодя тихонько кряхтел. Нехорошая рана, нехорошая… Зубами, что ли рвали? – А варево твое прикладывать горячим?

– Ага, холодное дольше действует, – задушено просипел гном.

– Так где ты так поранился?

– Да сам виноват… Охх! Девка эта, с паровоза… словила меня на вокзале… Аааааай!! Я – бежать, а она за ногу когтями… А что там на этих когтях… Охх… Кусок вырвала. Кровищи было… Ааааххххооо…

– Что ж ты молчал?!

– А чего орать-то… Ай!

– Митюня, а найди мне кусок клеенки или пергамента, – кот озадаченно глянул на меня, но спорить не решился. Пока я отматывала бинт и накладывала на него густое горячее варево, Тюня притащил лист вощеной бумаги и вопросительно мявкнул.

– Ага, хорошо, – приложила к очищенной ране бинт с мазью, накрыла бумагой, и плотно забинтовала ногу. – Ну? Как? – Кодя только блаженно жмурился. – Давай я помогу тебе штанину вокруг ноги обмотать?

– Ерунда… – и одним небрежным движением пальцев он вернул одежке целостность.

– Гм…

– Я тебя научу. Потом. А сейчас я посплю малость, ладно? – И Кодя, привалившись к мягкой спинке, засопел.

А что с кострищем делать? Не успела я додумать мысль, как оно пропало… то есть растворилось бесследно в воздухе. Это просто белая горячка какая-то!

В вагоне стали слышны голоса. Я осмотрелась. Туманностей как не бывало. А жаль. Лучше бы как-то постепенно… по одному бы они проявлялись. Первым, кого я увидела, был волк. Серый, классический. Он сидел, вывалив розовый язык из сахарно-зубастой пасти, и одобрительно улыбался. Очень красивая барышня с высокими заостренными ушами и кожей светло-зеленого цвета улыбнулась и помахала ладошкой. Пара гномов, упитанных, розовощеких и застенчивых. Кто-то, с коричневой морщинистой кожей и рыже-зелеными глазами, улыбался из конца вагона. Несколько маленьких полупрозрачных крылатых существ, тонко щебеча и вскрикивая, порхали вокруг. А через проход, непринужденно закинув лапу на лапу, сидел белый медведь.

Меня опять как-то замутило, голова немилосердно закружилась. Этого не может быть, потому что быть этого не может ни-ког-да. Зигмунд, Зигмунд, что ты скажешь? Или правильнее будет воззвать к Проппу? На плече стало тепло, и тонкий голос прошелестел в ухо:

– Ты все правильно сделала! Ты – наша, наша! Мы это знали, знали!

Я осторожно повернула голову и скосила глаза. Голубовато-изумрудное хлопало крошечными крылышками, попискивало и смеялось, прыгая на моем плече.

– Вы кто? – обреченно спросила я.

– Мы – мокрости! Мы живем в воде, в дожде, в снегу! Наша кровь – вода, наши слова – вода! Мы сами – вода! Самая чистая вода! – И оно, мазнув по щеке теплым влажным крылышком, порскнуло к потолку и там зашуршало, защебетало, зачирикало.

Медведь тяжело приподнялся и пересел на сиденье напротив. Тюня сдавленно хрюкнул и, раздирая мне джинсы, забился в ноги.

– Кха-кха… Тарасом Прокопьевичем меня кличут, – густым сочным басом проговорил белый гигант, неодобрительно покосившись на кота.

– Оооооочень приятно. А меня…

– А как же! – рявкнул Тарас Прокопьевич, – Дара. Премного наслышаны о тебе!

– А-а-ага, – в голове привычно помутилось.

– К нам, стало быть?

– Ааааауууугу. Да. Да, дела у вас. У меня… У нас… Ну… – ну, не привыкла я к говорящим медведям!

Медведь обвис мордой и кивнул:

– Да, да. Беды у нас… – и, похлопав меня по плечу, вернулся на свое место.

Двери вагона медленно разъехались. Повеяло прохладной лесной свежестью. Резкий клокочущий голос крикнул из тамбура:

– Ааааггррррр!

И в вагон неторопливо вошел давешний большой иссиня-черный ворон. Склонив голову, он внимательным глазом оглядел вагон, мощно оттолкнулся от пола и, расправив огромные крылья, по плавной кривой взмыл к потолку. Сделав круг, птиц приземлился на спинку нашего сиденья.

– Дарррррррра, – каркнул он и дважды стукнул когтистой лапой по спинке.

Тюня опять забился головой в угол. Я негромко пробормотала: «Может быть, на сегодня хватит?»

Но сюрпризы еще не иссякли… Под потолком громко щелкнуло и из невидимых колонок раздалось:

Чищу ботинки с мыслью о форме

Эволюции римских мечей.

Нас было много, но очень недолго.

Я сам не свой и всё, и больше ничей.

Но кажется ночью, особенно утром,

Особенно если ни свет ни заря,

Что всё у нас правильно, правильно,

Всё перламутрово, всё…

Но, Господи, только б не зря

Я снов своих не чую,

Я по тебе скучаю,

Ещё один день…

Я сам с собой ночую,

Я сам себя встречаю,

Ещё один год…

Такая шишла-мышла,

Но вышло так, как вышло

И пролетел век.

Меня по свету носит,

Судьба меня матросит

Пока идет жизнь…

А я смиренно размышляла о разнообразии способов схождения с ума, съезжания с катушек, срубания крыши, и прочих заманчивых вещах… Шел третий час нашей поездки.

6.

– Тюня, – я почесывала теплые котовьи уши. – А полное имя твое как звучит? Дмитрий что ли?

– Отнюдь. Митррррофаааан, – сонно проурчал он.

– Понятно. Недоросль, значит…

– Эт поооочемууу? Мне мнооогоо лет, – и кот звучно зевнул.

– Да ладно. Митрофан, так Митрофан. А откуда ворон взялся? – В голове шла битва здравого смысла и окружающей действительности. Здравый смысл отступал по всем фронтам. События последних суток категорически не желали вставать по полкам. Полки их чем-то не устраивали.

– Из таамбуррра…

– Исчерпывающе.

Монти сидел напротив и увлеченно чистил клюв. Внимательно глянул на спящего Кодю и внятно произнес:

– Жрррать поррррра.

Гном открыл сначала один глаз, потом второй, сел, с хрустом потянулся.