Тринадцатое дитя

– Как это ничего не случилось? Случилось! – пробормотала я, поднявшись на цыпочки и вытянув шею.

В дальнем конце улицы нарастала волна радостных криков. Из-за угла показалась золоченая карета, сверкавшая в лучах полуденного солнца.

– Я осталась без молока!

– Правда? – искренне удивился Берти.

Он действительно ничего не заметил?! Мне стало обидно. В который раз.

Мама с папой неоднократно рассказывали моим братьям и сестрам историю о моем крестном отце и как он поставил нашу семью в ужасное положение. Никого из сестер и братьев не волновало, если я оставалась без ужина, когда еды не хватало на всех. Никто не хотел потесниться, чтобы выделить мне место в кровати. У нас дома считалось нормальным, что мои платья – обноски, доставшиеся от старших, – были мне велики и заношены до крайности, разваливаясь на куски. Я и так прожила в семье дольше, чем предполагалось, и должна благодарить, что меня кормят и не гонят прочь.

Карета выехала на улицу, являя собой великолепное зрелище. Позолоченные колеса. Подушки из черного атласа. На праздничной лошадиной сбруе красовался рельефный герб королевского дома – разъяренный золотой бык, а черные как ночь жеребцы казались странными сказочными существами о двух головах. Красные глаза золоченых быков были сделаны из сверкающих осколков рубинов, и меня поразило, что на убранство одной королевской лошади ушло столько денег, сколько нашей семье не увидеть за целую жизнь.

– Может, подойдем ближе? – спросила я, разволновавшись, и принялась ковырять заусенец на пальце. Родители с утра пребывали в дурном настроении. Мне надо было добыть монетку любой ценой. Берти покачал головой.

– Они остановятся здесь, – произнес он без малейших сомнений в голосе. – Вот увидишь. Они ни за что не пропустят глаза Разделенных богов.

И действительно, карета проехала мимо толпы на углу, ее пассажиры одарили восторженных зрителей вялыми взмахами рук и вымученными улыбками. Городок Рубуле был одной из последних остановок в королевском паломничестве. Можно только представить, как вымотались и устали его участники.

– Это принц и принцесса! – воскликнула я, заметив две детские фигурки, прильнувшие к окнам. – И… королева?

Берти покачал головой:

– Наверное, гувернантка. Или какая-то старшая родственница. Королева посещает храмы вместе с королем. Им надо снискать милость богов и оказать уважение жрецам, прорицателям и не знаю кому там еще. – Он небрежно взмахнул рукой и закатил глаза, словно ему неинтересно разбираться в этой скукотище.

В нашей семье не было истовых почитателей Высочайших богов. Мама всегда говорила, что время – деньги и у нас нет ни того ни другого, чтобы тратить ту малость, которая есть, на посещение храмов четыре раза в неделю. Однако на праздники и большие торжества она непременно возила нас в город, никогда не упуская возможности получить бесплатную еду или денежное благословение.

– Смотри! – воскликнул Берти, указав на карету, которая остановилась прямо перед нами. – Я же говорил!

Как только лошади встали, лакей поспешно спустился с запяток и открыл дверцу кареты. Величавая дама преклонных лет первой спустилась с подножки и широко развела руки в стороны, пытаясь оттеснить крикливую толпу и освободить место для королевских детей. На ее запястьях звенели тяжелые золотые браслеты, усыпанные драгоценными ониксами. Ее желтое платье сияло, как полуденное солнце. Это была явно не гувернантка.

– Прошу на выход, – объявила она, обернувшись к карете.

Изнутри послышались звуки приглушенной перебранки, и наружу нехотя вышла принцесса Беллатриса.

Я впервые увидела принцессу так близко, и меня поразило, что она совсем девочка. Лет одиннадцати или двенадцати, как мои сестры Жанна и Аннетта. Ее пышная юбка на кринолине и нарядный жакет были бледно-зелеными, как молодые побеги сельдерея. Юбку украшали мелкие розочки из нежно-лилового шелка и десятки ярдов шифоновых лент. Ее длинные волосы струились по спине каскадом иссиня-черных кудрей и сверкали на ярком солнце.

Она испуганно оглядела толпу и открыла бархатный мешочек с монетами. Ее вмиг обступили дети – не меньше десяти – и даже несколько взрослых. Все тянули к ней руки якобы в ожидании благословения, хотя всем было ясно, что нам, беднякам, нужны только деньги.

– Леопольд, – прошипела сквозь зубы знатная дама, сопровождавшая королевских детей, и постучала костяшками пальцев по стенке кареты.

Принц вышел наружу в расстегнутом мундире, криво сидящем на нем. Он огляделся по сторонам и издал долгий тоскливый вздох. Я в жизни не слышала, чтобы люди вздыхали с таким отчаянием. Его наряд представлял собой копию парадной формы офицера королевского войска: с кушаком, эполетами, золотыми нашивками и таким невероятным количеством орденов и медалей, сколько он никогда не заслужит. Ни в этой жизни, ни в следующей. Его светлые волосы отливали густой позолотой, льдистые голубые глаза смотрели на собравшихся горожан безо всякого интереса.

– Я не хочу, – заявил он, оттолкнув руку дамы, пытавшейся вручить ему черный бархатный мешочек с монетами.

Она строго нахмурилась:

– Леопольд!

– Я не хочу, – упрямо повторил он. – Ты меня не заставишь, тетя Манон. Ты только пятая на очереди к престолу.

Будь он хоть сто раз наследником трона, его дернули в сторону с такой силой, что я невольно поморщилась от сочувствия. Уж я-то знала, как это больно и неприятно. Я не слышала, что говорила ему тетя, но, как только она отпустила его плечо, он застегнул мундир и принялся нехотя раздавать милостыню.

– Главное, не смотри им в глаза, – наставлял меня Берти, пробивая нам дорогу сквозь толпу. – Чтобы тебя не узнали на следующей остановке.

Я решительно кивнула. Сегодня я не оплошаю. Я добуду монетку. Я уже представляла, как отдам деньги маме… и не одну жалкую монетку, а целую горсть. Монет будет так много, что мама не сможет их держать и они просыплются на землю с веселым звоном.

Берти подошел к Беллатрисе первым и сложил ладони лодочкой, склонив голову с подобающим смирением.

– Желаю вам радости и благоденствия, – нараспев проговорила принцесса и дала ему медную монетку. Ее руки были в тонких кружевных перчатках – такого же нежно-лилового оттенка, как и шелковые розы, украшавшие ее наряд, – и мне вдруг подумалось, что, может быть, эти перчатки нужны ей не только для красоты. Возможно, это средство защиты. Мера предосторожности, чтобы случайно не прикоснуться к кому-то из нас, простых смертных.

– Пусть боги будут к вам благосклонны, миледи, – пробормотал Берти и подтолкнул меня вперед.

– Желаю вам радости и благоденствия, – повторила принцесса страдальческим голосом, уже уставшая от своих священных обязательств. Хотя она стояла ко мне лицом, ее яркие зеленые глаза смотрели в одну точку где-то над моим левым плечом. У нее явно не было желания встречаться со мной взглядом. Она открыла ридикюль – из того же зеленого атласа, что и ее пышная юбка, – и достала оттуда монету, которую опустила в мои подставленные ладони. Я чуть не подпрыгнула от счастья. Это был вовсе не медный грош, который достался Берти. Моя монета была серебряной и тяжелой – тяжелее всех денег, которые мне доводилось держать в руках.