Тринадцатое дитя

– В храм? – простонал Берти. – А почему не в таверну? У меня есть медяк. Можно купить пирог с мясом!

– Мама сказала, нам надо спешить. Нас ждут в храме.

У меня перехватило дыхание. Все мои беды и горести вмиг позабылись.

– В чьем храме? – уточнила я сдавленным шепотом.

– Не знаю. Точно не богини Священного Первоначала. Мы как раз были там. Королева прошла мимо мамы. Даже не глянула в ее сторону! – Этьен рассмеялся, не зная, что творилось в моей душе.

Берти обернулся ко мне, изумленно распахнув глаза, и меня словно пригвоздило к месту. Я поняла, что он думает о том же, о чем думала я. От этих мыслей мое сердце забилось так сильно, что я ощущала биение крови в уголках глаз. Меня охватил лихорадочный озноб, во рту пересохло, в горле встал ком.

– Думаешь, он наконец…

– Может быть, – перебила я Берти. Я не хотела, чтобы он произнес это вслух. Мне и так было понятно, о чем он говорит. О ком он говорит. О моем крестном.

– Сегодня твой день рождения, – сказал Берти, и я была тронута, уловив в его голосе нотки грусти.

Меня будто парализовало. Я так долго мечтала, что крестный вернется за мной, но никогда не задумывалась, что будет потом. Когда все случится. Куда он меня уведет? Где я буду жить?

Его храм в Рубуле нельзя было назвать настоящим святилищем. Крошечный двор с черной колонной из цельного камня, неизвестно кем возведенной. На постаменте – горящая вечным огнем свеча, которую никто никогда не менял. Ни крыши, ни навеса. Там негде растить ребенка, растить меня. Насколько я знала, у крестного не было ни жрецов, ни послушников. Никто не хотел посвящать жизнь богу смерти.

– Мама будет плеваться огнем, если мы опоздаем. Идемте! – Этьен развернулся и побежал прочь.

– Пойдем. – Берти протянул мне руку.

Я не хотела за нее браться. Как только мы возьмемся за руки, нам придется бежать к маме, а потом мы приедем в храм с черной колонной, и там он будет ждать меня. Мой крестный.

В храме богини Священного Первоначала три витражных окна. На центральном, сразу за алтарем, которое выходит на восток, чтобы его раньше всех озаряли лучи восходящего солнца, изображена светлая богиня во всей своей лучезарной красе. Кусочки цветного переливчатого стекла составляют ее лицо, скрытое плотной вуалью, но, несомненно, прекрасное, ее длинные волнистые локоны и струящиеся одежды.

Правое окно занимают Разделенные боги. Толстые проволочные прожилки придают их лицу сходство с разбитой и склеенной вазой, так что становится ясно: хотя они заключены в одном теле, на самом деле их много.

В левом окне изображен бог Устрашающего Конца. Это не столько портрет, сколько орнаментальная мозаика, сложенная из треугольных кусочков с острыми гранями. Намек на что-то невыразимое. Темно-серые и насыщенно-сливовые стекла так густо замазаны краской, что почти не пропускают солнечный свет. Даже в самые ясные дни окно грозного бога Устрашающего Конца остается печальным и темным.

И когда я пыталась представить его себе… бога Устрашающего Конца, моего крестного… когда пыталась представить его настоящего, у меня ничего не получалось. Я не видела ни фигуры, ни образа, ни лица. Только окно, кусочки мозаики темных оттенков, клубящийся туман, плотную дымку и мрачную завершенность. Я видела смерть, но не жизнь.

– Пойдем, – повторил Берти и пошевелил пальцами. Будто я не взяла его за руку лишь потому, что не заметила. – Если мы и правда встретимся с ним, если он вернулся, мама не станет ругаться из-за порванных чулок. – Он просиял, радуясь такой невероятной удаче. – Вот видишь, как все хорошо получается!

Я обхватила его за шею и обняла с такой силой, что сама удивилась.

– Больше всего на свете я буду скучать по тебе, – прошептала я ему на ухо.

Берти тоже обнял меня, и только тогда я поняла, что дрожу как осиновый лист.

– Наверняка он тебе разрешит нас навещать, – тихо произнес он. – И я стану писать тебе каждую неделю, клянусь.

– Ты ненавидишь писать.

Горячие слезы потекли у меня по щекам.

– Ради тебя я согласен на все, – с жаром проговорил Берти.

Я взяла его за руку и не отпускала всю дорогу до папиной повозки. Но мы поехали в другой храм. Вовсе не к моему крестному.

Глава 3

– ПОЖАЛУЙСТА, ВСТАНЬТЕ В РЯД, – велела нам жрица таким мягким голосом, что было легко не заметить в нем скрытых жестких ноток. Ее холодные голубые глаза смотрели на нас из-под тонкой вуали, крепившейся к пяти острым лучам на головном уборе, со сдержанным любопытством.

Мы приехали в храм Разделенных богов. Мои братья и сестры бродили по внутреннему двору, разглядывали каменные стены, мозаику и огромные вазы, расставленные по периметру. Каждая ваза была разбита на мелкие кусочки и склеена так, чтобы трещины оставались на виду. Все казалось расколотым и разъятым на части, но в то же время цельным, как и боги, которым здесь поклонялись. От этих яростных ломаных линий у меня разболелась голова.

– Сестра Инес не будет повторять дважды, – нахмурилась сопровождавшая жрицу девочка в желто-зеленых одеждах послушницы. Она была совсем юной, вряд ли старше Берти, но у нее на лице отпечаталась ожесточенность ребенка, которому пришлось повзрослеть раньше времени. Ее карие глаза смотрели на нас с неприкрытым презрением. – Делайте, что она говорит!

Мы послушно выстроились в ряд. Я, как всегда, встала самой последней, в спешке задев Берти плечом. Мы с ним растерянно переглянулись.

– Может, она отведет тебя к нему? – шепнул мне Берти одним уголком рта.

Я покачала головой. Служители одного бога не станут работать посыльными у других богов. В этом году крестный снова за мной не придет, я это знала, чувствовала сердцем.

Мама и папа ничего не объяснили. Они стояли рядом с повозкой и наблюдали за происходящим, как зрители в театре. Спектакль, который разыгрывался на сцене во дворе храма, не имел к ним никакого отношения. Словно нас разделила невидимая стена.

Сестра Инес неспешно прошлась вдоль ряда, изучая каждого. Девочка-послушница не отставала от нее ни на шаг, неодобрительно цокала языком и всегда находила к чему придраться. Жанне досталось за грязные башмаки, а Ив получил выговор за кривую осанку.

И лишь когда жрица приблизилась ко мне, мама сделала шаг вперед:

– На самом деле…

Жрица вскинула руку, призывая к молчанию. Мама застыла на месте и сердито нахмурилась, но все-таки удержала язык за зубами.

– Посмотри на меня, девочка, – велела сестра Инес.

Я чувствовала себя зайцем, угодившим в силки. Я застыла от страха, а сердце так бешено колотилось в груди, что его стук, наверное, разносился по всему двору.

– В ней что-то есть, – задумчиво пробормотала сестра Инес, и мне захотелось зажмуриться и провалиться сквозь землю. Что во мне было такого особенного, что отличало меня от сестер и братьев?