Тринадцатое дитя
Шрифт:
– Берти! – радостно взвизгнула я, но потом вспомнила о манерах. – Спасибо, принцесса. Пусть боги будут к вам благосклонны.
Но она уже перешла к следующему просителю, повторяя слова благословения и старательно избегая встречаться взглядом с кем бы то ни было.
Берти пихнул меня локтем в бок.
– Теперь давай к принцу, – прошептал он мне на ухо. – А потом побежим к следующей остановке.
– Но мы же не переоделись, – встревожилась я.
– Они на нас даже не смотрят. Никто тебя не запомнит.
– Но…
Не слушая возражений, Берти схватил меня за руку и
– Ты уже получила монету от моей сестры.
Его сердитый голос вырвал меня из грез. Я вздрогнула, словно меня окатили ушатом холодной воды.
– Я… что? – пролепетала я, перепугавшись до смерти.
– Ты только что подходила к моей сестре. Если не ошибаюсь, она дала тебе серебряную монету. Но тебе этого мало. Ты пытаешься получить что-то и от меня.
Я не смотрела по сторонам, но знала, что все вокруг смотрят на меня. Я облизнула губы, пытаясь придумать ответ, который может меня спасти.
– Я… э-э… Нет. Я… – наконец произнесла я, заикаясь.
У меня горели щеки.
– Думаешь, я дурачок?
Он шагнул ближе ко мне. Толпа попятилась. Разумные люди старались держаться подальше от разгневанного Марниже, каким бы юным он ни был. Даже Берти оставил меня одну. Я больше не ощущала его присутствия у себя за спиной. Никогда в жизни мне не было так страшно и одиноко.
– Нет! Конечно, нет, Леопольд.
Толпа дружно ахнула, и только тогда я осознала свою ошибку.
– Ваше величество. Ваше высочество? Милостивый государь.
О боги, как к нему правильно обращаться?
Принц прищурился:
– И зачем тебе деньги, такой оборванке? Чтобы ходить в грязных лохмотьях, много денег не нужно.
В его голосе было столько презрения и высокомерия, что я разозлилась.
– А зачем деньги тебе? – рявкнула я, не успев хорошенько подумать. – Ты живешь во дворце, тебя кормят и одевают во все самое лучшее. У нас нет и крошечной доли того, что тебе падает с неба. Но твой отец требует от нас все больше и больше, облагает налогами, забирает последнее и ничего не дает взамен, а когда ему надо задобрить богов, он раздает гроши в виде милостыни, и мы еще должны радоваться?
У Леопольда отвисла челюсть. Он растерялся и не знал, что сказать. Ощущение было явно ему незнакомо. Молчание затягивалось, и с каждой секундой росло напряжение в толпе. Все ждали, что ответит принц. У него на щеках горели красные пятна. Наконец он запустил руку в мешочек и достал горсть монет.
– Значит, ты хочешь денег, – почти прорычал он. – Вот тебе деньги! По монетке на каждую твою веснушку!
Леопольд швырнул монеты мне в лицо. Будто бросил горящую спичку на кучу сухого хвороста. Толпа рванулась вперед. Каждый стремился
поднять монеты, которые рассыпались по булыжной мостовой.Какой-то мальчик – в два раза старше и выше на две головы – отпихнул меня, и я упала на землю. Я попыталась смягчить удар, но только разбила ладони в кровь. Кто-то наступил мне на ногу, и мне пришлось откатиться в сторону, чтобы меня не затоптали.
Гвардейцы дворцовой стражи, которые дежурили на пути следования королевского кортежа, выбежали вперед и усадили троих Марниже в карету. Кучер взмахнул кнутом, но сквозь толпу было не проехать. Одна лошадь взвилась на дыбы и пронзительно заржала, запрокинув голову.
– Уберите их с дороги! – крикнул кучер гвардейцам.
Те принялись бесцеремонно расталкивать горожан, словно это были не люди, а лишь препятствие на дороге, которое надо убрать. Я видела, как на булыжную мостовую упала старушка, вскрикнув и схватившись за бедро. Королевская карета промчалась мимо, чуть не наехав на нее. В самом деле, радость и благоденствие.
Я сидела поникшая, жалея, что не успела высказать принцу всего, что хотела. Слова жгли мне горло, желая выплеснуться наружу потоком ярости. Мне пришлось их проглотить, но они продолжали пылать у меня в животе. Я боялась, что эти невысказанные слова останутся во мне навсегда. Как гнойный нарыв, который никогда не прорвется, а значит и не заживет.
Берти чудом нашел меня в этом безумии, помог подняться на ноги и затащил в переулок.
– Ты не ушиблась?
Я чувствовала, как по ноге течет кровь, и боялась смотреть. Я знала, что порвала чулки. Мою лучшую пару. Да, они совсем старые, штопаные-перештопаные, но зато мягкие и почти не обвисают в коленях, и цвет у них очень красивый. Светло-серый, как горло голубки. Хотя, когда их носила Аннетта, они были розовыми. И все же я их любила. А теперь они разорваны в клочья.
В довершение всех бед я потеряла серебряную монету. Даже страшно представить, как разозлится мама.
– Зачем ты заставил меня идти к принцу? – крикнула я, сдерживая желание наброситься на Берти с кулаками. – Мы должны были поменяться шапками! Он не должен был меня узнать! Мама меня убьет!
– Я скажу маме, что это я виноват, – предложил он.
– Так и есть. Ты виноват, – заявила я, не оценив его великодушного жеста.
Мы вышли на соседнюю улицу, продолжая прислушиваться, не свернет ли сюда королевская карета, хотя после случившегося мы, конечно, больше не могли просить благословения. Я смотрела себе под ноги, надеясь найти монетку, застрявшую между булыжниками и никем не замеченную.
Тени удлинялись, наливаясь багрянцем, как свежий синяк.
– Берти! Хейзел! Вот вы где!
Мы обернулись и увидели бегущего к нам Этьена.
– Мама велела всем возвращаться к повозке!
Я прикусила губу. Мама наверняка уже знает о том, что сейчас произошло.
– Она… она злится?
Этьен пожал плечами.
– Где они? – спросил Берти и похлопал себя по карману, проверяя, на месте ли его монетка. Уж он-то, конечно, не потерял медный грош.
– Папа пригнал повозку на соседнюю улицу. Мама сказала, что мы едем в храм.