Тринадцатый двор

— Родители дома? — спросила журналистка.

— А по мне не видно? — вопросом на вопрос ответил мальчик.

Только тут в голове у Будильник что-то щёлкнуло. Таня догадалась, что пришла в квартиру Нины Начинкиной и с ней разговаривает тот самый знаменитый Доминик, о котором говорил ей Ваня. Она решила взять интервью и у этого малолетнего уникума.

— Я — дочка Зины Угаровой, работаю в газете. Можно с тобой побеседовать? — спросила журналистка.

— Ну что ж, давайте побеседуем, — ответил Дереза, — проходите.

Таня говорила и вела себя лукаво. Доминик ей стал подыгрывать, притворяясь дурачком.

— Я беру интервью у всех гениальных людей, — сказала Будильник. — Почему вы на меня не смотрите?

— У меня такой пронзительный взгляд, — отвечал мальчик, — что я даже боюсь смотреть на своё отражение в зеркале. Причина только в этом. Только поэтому не смотрю в глаза людям. Смотрю в сторону, в пол, в потолок или сижу в темноте, закрыв глаза, притворяясь, что сплю.

— И что же вы видите в своих снах?

— Что вы — моя жена, — предельно искренно солгал Доминик.

Таня засмеялась.

— Выходите за меня замуж, — подтвердил свои слова Дереза предложением руки и сердца. — У меня есть то, что для любой женщины самое важное в будущем муже.

— И можно узнать, что это? — еле сдерживая смех, спросила девушка.

— Это — тайна.

— Жаль.

— Но вам я её открою. Это — справка, освобождающая от службы в армии. Всякая жена дорого бы заплатила, чтобы её муж имел такую справку. А у меня она есть.

— Откуда?

— Мама купила.

Таня рассердилась и позабыв, что беседует с десятилетним мальчиком, стала грубить.

— Думаю, она бы вам и даром досталась, обратись вы к врачу.

— И мама говорит то же самое, — не обращая внимания на грубый тон, продолжал Доминик, — но надежнее купить, так как время беспокойное, и любого дурака могут призвать на воинскую службу. Лучше подстраховаться. Так вы готовы, пойдёте за меня замуж?

— А вы готовы переписать на меня всё своё имущество? Ведь я же вам, в случае согласия, свою судьбу вручу.

— Вы откровенны, буду и я откровенен с вами. Жениться я готов, а имущество переписать не готов. Так как недвижимость — это большая ценность. Правда же?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Насчёт имущества — это к маме. Мама говорит: «Пока у тебя есть недвижимость, за тебя любая замуж пойдёт». А мне не нужна любая, я вас хочу.

— Так с женщинами разговаривать нельзя.

— Не знаю.

— Вот что б ты знал, — нельзя!

— А как надо разговаривать? Надо хитрить, скрывать намерения, но это же нечестно.

— Говорить честно могут позволить себе лишь приговорённые к смерти, отчаявшиеся в помиловании, да и то, я думаю, станут лукавить, и дураки.

— Приговора мне не оглашали, получается, я — дурак, — делая вид, что обижается, сказал Доминик. — Ведь я всегда стараюсь говорить правду, быть честным.

— Ты не дурак, ты — маменькин сынок. Что в моих глазах приравнивается к приговорённому к смерти. Но у тебя есть шанс, — возможность получить помилование.

— Переписать на вас имущество? — как бы прозревая, спросил мальчик.

— Правильно. Я же говорю, — не дурак.

— Но имущество — это всё, что у меня есть. Мама говорит: «Без недвижимости не будешь нужен даже последней дуре», — Доминик пристально, внимательно посмотрел Тане в глаза и добавил, — даже такой красивой и хитрой, как вы.

Таня тотчас перестала кривляться и заигрывать.

— Мне бы такую умную маму, — не шлялась бы, не искала бы выгоды, не унижалась. Конфетами и мясным бульоном не заменишь любви родительской. Выросла я в клетке, в синее небо уже не подняться, не полететь к солнцу.

Последние слова Таня сказала с такой болью в голосе, что Доминику её стало жалко. Он стал разговаривать с ней серьезно, как с родным и близким человеком.

— Мамка меня жалеет. Сверстники надо мной смеются. Учительница приходит со мной заниматься за деньги. Все называют меня дурачком. Никто со мной не дружит. Я предоставлен самому себе. Был у меня серенький кот Тиша, да и того в моё отсутствие кому-то отдали. Не нравилось мамке, что слишком много шерсти от него летит. Мне сказала, что он сам ушёл. Собрал пожитки в узелок, свою кормушку, постельку и, перекинув узелок через плечо, ушёл на задних лапах, не оглянувшись. И записки не оставив. Был единственный друг, и того лишили. Мысленно я с ним беседую, а иначе на самом деле с ума сойдёшь, — заключил Дереза, глядя в Танины увлажнившиеся глаза.

Поцеловав Доминика в темя, журналистка попрощалась с ним и пошла к Ноле, единокровной сестре своей.

Атмосфера «Каблучка» в этот ранний час напоминала церковь, куда ребенком водила её бабушка. Таня прошла по пустому ресторанному залу. Столы были без скатертей, из-за глухих занавесок на окнах пробивался случайный свет. Было тихо, её шаги гулко звучали под высокими потолками. Она шла уверенно, как будто знала, куда. По крутой винтовой лестнице поднялась на второй этаж, толкнула первую попавшуюся дверь и перед собой увидела сестру. Нола вальяжно лежала на диване, покрытом мягким шёлковым ковром и совершенно не удивилась её внезапному появлению.

В кабинете у сестры Таня поела блинов с красной икрой и сладким чаем, повеселела. Закинув копну роскошных каштановых волос за плечи, Будильник с деланным раздражением произнесла:

— Устала от них, побриться бы наголо.

Будучи наслышанной о подвигах младшей сестры, Нола спросила:

— Попроститутничала?

— Да.

— Понравилось?

— Очень. И знаешь, кто меня купил?

— И знать не хочу.

— Твой ненаглядный праведник, Иван Данилович Грешнов. В антрактах всё рассказывал, как в школе ты ему преподавала.

Нола покраснела.

— Куда повёз? — упавшим голосом поинтересовалась хозяйка «Каблучка».

— Сначала к брату Васе в подвал, а с утра повёл к брату Косте Дубровину, знакомить. С Бунтовым поздоровалась, а мать не видела. Сказал, что я и сегодня в подвале могу переночевать.

— Тебе что, ночевать негде?

— Я к этой Ленке-плясовице не вернусь, и с проституцией покончено.

— Правильно. Ну, и живи у меня, всё же не чужие. Вы хоть предохранялись?

— Я рассчитывала на то, что об этом мужчина должен думать, — тяжело вздохнув, сказала Таня. — Просчиталась. У него на этот счёт, видимо, свои соображения.