Тринадцатый двор

Шаркая тапочками со стоптанными задниками, с кухни пришёл Грешнов. Принёс стакан с чаем и услужливо поставил на столик рядом с Домиником.

Дереза, не глядя, поднял стакан, сделал три громких глотка, чмокнул губами воздух и начал игру.

После трёх первых ходов стало ясно, что играть Доминик умеет и делает это легко, со знанием дела. Что это было? Мастерство? Удача? Или всё вместе? Миша так и не успел понять. Увлечённый игрой, он втянулся в тот ритм, который ему навязал Дереза. Раза два Каракозов пытался задуматься, оценить обстановку, но следившие за игрой болельщики тотчас принимались смеяться. И что было особенно досадно, смеялись даже болевшие за него. Любое его раздумье, промедление, воспринималось как слабость. Дескать, малыш давит гроссмейстера. Поэтому ответное решение Михаил Андреевич старался принимать как можно скорее. Игра была быстрая, открытая, разменивались равноценными фигурами, а затем случилось для Миши ожидаемое. Доминик прозевал ферзя. Бегло осмотревшись, нет ли подвоха, забрав «королеву», Каракозов решил, что настало время передохнуть. Он облегчённо вздохнул. Бросил на Нину хозяйский взгляд, по Василию прошёлся насмешливым. Доминику по-отечески нежно, но всё же свысока, сказал:

— Это был неверный ход. Королева оказалась бессмысленной жертвой.

И сразу стал поучать, говорить, почему нельзя было так ходить.

Доминик, не меняя сосредоточенного выражения лица, слушал Мишу Профессора, а затем взял «офицера» и, перенеся его через всё шахматное поле, поставил прямо к чёрному королю. А за спиной у «офицера», чуть правее, белая пешечка. Та самая пешечка, о которой так много говорил Каракозов в своей предварительной речи. И чёрному королю ни съесть «офицера», ни закрыться, ни отойти.

— Шах и мат, — уверенно сказал Доминик, озвучивая очевидную для всех ситуацию.

— Погоди! — взмолился Миша в звенящей тишине, отказываясь верить глазам своим. — Этого не может быть. Я не могу тебе проиграть. Это — фокус какой-то!

И, словно призывая соперника к порядку, мысленно говоря: «Это вам не карты, а шахматы», он строго посмотрел на Доминика.

Но мальчик не испугался строгого взгляда, не отвёл глаза в сторону, как шулер, уличённый в махинациях. «Дурак с рождения» снисходительно улыбнулся и сказал:

— Это называется «сыграть красиво».

— Или же гамбит Дерезы, — подсказал Василий свою версию и захохотал смехом победителя.

Грешнов сразу воспрял духом, словно не Нинкин сын, а он лично выиграл эту партию у Миши Профессора. А на кону стояла если и не сама жизнь, то уж точно, — Начинкина.

И Каракозов сообразил, что проиграл он не просто партию в шахматы, но и наладившуюся было новую жизнь. Не контролируя себя, Миша смахнул фигуры с шахматной доски, запрыгнул с ногами на подоконник и, встав на носочки, по-волчьи завыл.

Столь безумному его поступку никто не удивился. Все вели себя так, словно в подобной ситуации он и не мог поступить иначе.

Гости даже и не заметили, как и когда Каракозов слез с подоконника, помог Василию и Доминику собрать разлетевшиеся по полу шахматные фигуры и ушёл.

Все уселись за стол, и пьянка-гулянка началась. Нина даже не сочла нужным предуведомить гостей, по какому поводу собрались. А четвёртого сентября был день рождения её родного брата Анатолия, отбывавшего очередной срок заключения в колонии строгого режима. Разве что Грешнов был в курсе, по какому поводу собрались, так как этот день помнил с самого детства.

В ту же ночь место в Нинкиной постели занял Василий. Но и после возвращения на своё, как Грешнову казалось, законное место, он всё не мог успокоиться и вспоминал игру.

— За надменность наказан. А твой сын — молодец! Пожертвовал ферзя и — бац! Шах и мат! Мишаня, по-моему, от неожиданности…

— Да ну тебя! Успокойся!

— Точно-точно. Он-то Доминика за олигофрена держал. А тут ему: «Это называется — „сыграть красиво“». Умница! Король!

— Ты над всеми только смеёшься.

— Над кем я смеюсь?

— Например, над Истукановым. А над ним смеяться нельзя. У нас же не было в стране сексуального образования. Это сейчас твоя десятилетняя дочь объяснит тебе, кто «голубой», кто «розовая». Мы-то жили в неведении. Помню, поцеловали меня в первый раз с язычком, так я думала, забеременею.

— Сколько лет тебе было?

— Пятнадцать.

— А меня в пятнадцать лет, дело было тоже четвертого сентября, твой подвыпивший брат-уголовник в общежитие швейной фабрики к бабам повёз. В туалет я там пошёл, слышу, бабы на общей кухне смеются, и той, к которой он, именинник, меня определил, говорят: «Мальчишка-то вкусный, а мы голодные. Придётся делиться». И гогочут, как вороны в осеннем лесу. Главное, цинковый бак у них стоял на четырёх конфорках, всю плиту занимал. Вода в нём кипела. Я решил, что они меня сварят, за людоедок их принял, убежал.

— За что ты брата Толю так ругаешь? Ты, кроме добра, ничего от него не видел. Лев Львович, например, безмерно ему благодарен. Говорит, что только сославшись на Толю, жизнь свою в тюрьме и спас.

— В это я верю беспрекословно.

— И тебя он любил, на голубятню свою привёл, на мотоцикле катал.

— Да. Катал. Попробуй, откажись. А он гонять на нём любил, как сумасшедший. Мне очень страшно было. И потом, после армии, повзрослев, я, может, жениться на тебе хотел. А братишка твой пригрозил: «Кто к сестре моей приблизится, тому всё его хозяйство с корнем вырву». А ты говоришь, не ругать его.

— Юрок не испугался же.

— Юрку-то чего терять, кроме дурной головы? А ты долго не думала, когда он сделал предложение, хотя и видела мою симпатию к тебе.

— Я видела твою симпатию ко всем. Хорошо ты начал, плохо заканчиваешь. А почему у Юрка было прозвище «Рыхлый»?

— Да он одно время говорил всем: «Не смотри, что я худой, я — вязкий». Стали называть его «Вязким». А потом как-то само собой в «Рыхлого» переименовали. И это прозвище к нему приклеилось. А ещё я помню, как ты сидела, забравшись с ногами на скамейку. К тебе подскочил Юрок, обхватил твою коленку обеими руками и, качая бедрами взад-вперед, стал пародировать нашу дворняжку Волчка. Ты сказала: «Маленькая собака до старости щенок» и оттолкнула его. Очень скоро после этой пародийной сценки вы с Дерезой «записались», как говорит мой дедушка Пётр, имея в виду регистрацию брака.

— Не помню, — призналась Начинкина. — Хорошая у тебя память. Вась, ты мог бы стать великим человеком. Тебе надо эмигрировать.

— Это для меня равносильно самоубийству. Всё равно, что сменить пол.

— Но и пол люди меняют, и — ничего, живут счастливо.

— Эти пусть и уезжают.

Василий поцеловал Нину и спросил её, словно незнакомку, вдруг оказавшуюся с ним в одной постели.

— Кто вы такая?

— Я и сама не знаю, — принимая игру, ответила Начинкина, — знаю только, что низверглась с какой-то далёкой неведомой планеты и долго пребывала в нечеловеческом облике. Отсюда эта дикость, звериные привычки.

— В виде кошки жила?

— А чем тебе кошки не нравятся? Между прочим, существует поверье, что тому, кто любит кошек, достаётся в жёны хорошая женщина. А тому, кто не любит, обижает их, никакая не достается или очень злая. Или такая, которая не сможет подарить детей.

— На что намекаешь? Олеся — моя дочка.

— Я ни на что не намекаю. Это ты зол на всех. На тёщу…

— В суть всякой вещи вникнешь, если правильно наречешь её. Тёща на нашей свадьбе с Наташкой за стол так и не присела. Ходила со стаканчиком в одной руке и бутылкой в другой. Нальёт сама себе, выпьет и стучит каблучками, поёт частушки.