Тринадцатый двор

— Ты меня не путай, — хохотал Лев Львович. — Не меня судят, а тебя. Есть последнее желание?

— Последнее? — вмиг посерьёзнел Василий, словно его должны были расстрелять. — Восстанови на работе бабу Пашу.

— А за что её уволили? — удивился Ласкин.

— За мечту.

— Быть такого не может.

— Сказала девчатам на мойке, что грезит о близости с тобой. Передали слова директору ресторана, он от греха подальше её и уволил.

Ласкин захохотал с такой силой, что казалось, стены задрожали.

— Ну, надо же, опять поймал! Что ты будешь с ним делать? Иди в тюрьму.

— За что? — полюбопытствовал Грешнов, рассчитывая на то, что после такого чистосердечного смеха его должны были отпустить.

— «За что?». За избиение при свидетелях гражданина Берилякина Аполлона Бонифациевича.

— Лжецелителя, что ли? Не было свидетелей.

— А Уздечкин и Сморкачёв?

— Так они же били его вместе со мной. Они — соучастники.

— Были соучастники, а после содействия следствию переведены в разряд свидетелей. И они на тебя показали письменно и подписали свои показания.

— Где они?

— Благополучно разъехались по своим делам.

— Нет у них дел и ехать им некуда.

— Нашлось куда. Сморкачёва, как дезертира, передали в комендатуру. Пусть у них голова болит, как с ним поступить, в тюрьму его или в дисбат.

— Он присягу не принимал.

— Значит, пойдёт служить со следующим призывом. Хватит дурака валять. А Никандра твоего отправили в Малоярославец к соплеменникам.

— Он из-под Ужгорода.

— Они разберутся.

— А меня куда?

— А куда преступников определяют? Отведите его в башню.

На голову Василию надели светонепроницаемый мешок, под милицейским конвоем отвезли и определили в неоштукатуренную обсерваторию Льва Львовича, где в холодной кирпичной башне Василий провёл остаток ночи.

Как привезли Грешнова на место и, сняв мешок с головы, оставили одного, так сразу же он и заснул на ворохе соломы, заранее приготовленном там для него. Проснувшись от холода, находясь в полном неведении относительно дальнейшей своей судьбы, Грешнов стал казнить себя, произнося вслух:

— Только бы остаться живым и не сойти с ума. Господи, какая бы Нина ни была, я на коленях буду молить её о том, чтобы простила меня, дурака, и стала моей женой!

Знал бы Василий, что ни Наталья, уставшая от мужниных выходок и мирно спящая в своей постели, а именно Начинкина, сразу после того, как ей из ресторана позвонил Шептунков и сообщил об аресте Грешнова, перезвонила Льву Львовичу и умоляла:

— Ради Христа! Пусть будет увечный, больной, хромой, но только живой! Ведь у меня, кроме него, никого нет.

— С вами книгу писать о превратностях любви. Да всё хорошо с артистом твоим! Никто его пальцем не тронет. Проспится и придёт к тебе, сказки рассказывать. И за что вы таких любите? — вырвалось у Ласкина выстраданное недоумение. Впрочем, ответа на этот вопрос он не ждал.

К Василию в башню на момент его пробуждения пришёл человек в чёрной плащ-палатке, какие носят в ненастье моряки на флоте. Капюшон поднят, ни глаз, ни лица не видно. Этот человек поставил керосиновую лампу на пол, сел на принесённую с собой раскладную табуретку, поодаль от Грешнова и стал следить за тем, чтобы до приговора суда заключенный с собой ничего не сделал. Именно так расценил его появление узник.

Прокашлявшись, Василий стал рассказывать этому надзирателю, как десять лет назад он в составе команды своего дома играл в футбол с командой соседнего дома на ящик красного вина.

— В начале октября это было. Снег выпал и растаял, но не до конца. На поле жижа, лужи. Основное время вничью отыграли, стали бить пенальти. Брату Ване всего двенадцать лет было, и от его последнего удара решалась судьба матча. А тут со смены пришёл Аркаша Бахусов по кличке «Вонючий» из команды соперников. Он на мясокомбинате работал, жарко от водки ему сделалось, до трусов разделся, на ворота встал. А трусы на нём были модные, белые, в виде трикотажных плавок с гульфиком. Он ими хотел похвастаться. Перед ударом Аркаша кричал на Ваню, угрожал расправой, хотел произвести психологическое воздействие на соперника. Но Ваня оставался хладнокровен, — прицелился, разбежался, ударил и забил гол. А «Вонючий», опоздав, прыгнул за мячом и упал в грязь, в своих белых трусах, в самую жижу. Как тогда все смеялись! Время бежит, уже десять лет прошло.

«Черный человек» слушал молча, и Василия это вывело из себя.

— Знаешь, стражник, — заметил Грешнов. — В пионерлагере кто-нибудь сядет перед отбоем на коечку и начнёт качаться. Сразу вбегает воспитательница и орёт: «Я тебя из лагеря выгоню!». А мы не понимали причин такой неадекватной, на наш взгляд, реакции, и нам никто ничего не объяснял. Взрослые жили в своём мире, мы, дети, — в своём. Время идёт, а у меня так и осталось ощущение того, что живу я в своём, отдельном от всех, мире. Я не понимаю и не принимаю мир, и мир не понимает и не принимает меня. Всё и должно было кончиться застенком, в лучшем случае. А в худшем, — «восьмой день», из царства необходимости — в царство свободы. Освободят от мук. Мой друг Никандр говорил, что у цыгана можно всё отнять, но только не звезды. Я не цыган, но готов повторить за ним: «Отдайте мне звезды!».

«Чёрный человек» встал, подошёл к стене, нажал на что-то невидимое. Как по волшебству, тьма каземата разверзлась.

Шурша плащ-палаткой надзиратель подошёл и обнял Василия.

— Подними голову, — прозвучал из-под капюшона голос Начинкиной.

— Нина? Ты? А я мечтал бежать к тебе, пасть на колени, просить стать моей законной, — блаженно лепетал Василий, глядя на звёздное небо и вдыхая аромат знакомых духов. — Согласна? Только не говори «нет». О Наташке не думай, я с ней расстаюсь.

Нина не могла вымолвить ни слова. Глядя на наряд, в котором был Грешнов, она только кивала головой.

— Не передумай, слышишь?
– настаивал узник.

Начинкина плакала счастливыми слезами, она знала, что всё останется по-прежнему, но это её не огорчало.

2

Утром в особняк ко Льву Львовичу приехал Евгений Николаевич Позняков. Сели завтракать.

— Юру-то отпустил? — спросил Ласкин, намазывая масло на хлеб.

Подполковник стал смеяться.

— Ты чего?

— Звонит с утра пораньше мне Палыч, наш вечно пьяный майор и сообщает: «У нас ЧП. Приезжайте». Спрашиваю, в чём дело, ничего объяснить не может.

Приехал, подошёл к решетчатому забору, смотрю и ничего понять не могу. На нашем спортгородке какие-то непонятные люди занимаются физическими упражнениями. Присмотрелся… Короче, дело было так. Капитан Малютин решил, что он — Малюта. Открыл камеру предварительного заключения, вздумал Юру поучить уму-разуму, возможно, ударил дубинкой по голове. А у того, видимо, из-за контузии, в голове что-то замкнуло. Вспомнил, как в бытность свою капитаном, ротой командовал. Всех своим приказом выпустил из заключения, заставил раздеться до трусов, — форма одежды номер один, — и погнал на утреннюю зарядку.