Триумф графа Соколова

— Я во все игры играю.

— Прекрасно! — Себя Ильич считал великим шахматистом, ну, самую малость слабей, чем, скажем, покойный Михаил Чигорин. — Я очень люблю эту математическую забаву. Только товарищи по партии весьма никудышные соперники. Вот приезжал мой сподвижник Апфельбаум-Зиновьев. Слыхали? Ну конечно, мы с ним имеем честь находиться в картотеке охранного отделения. Прекрасный игрок, теорию отлично знает. — Повернул голову к Крупской: — Надя, помоги скорее чай собрать. Выпьем по стакану крепкого и тогда сыграем. Вы, граф, хорошо владеете теорией игры?

— Нет, я, видать, не соперник такому могучему маэстро, как вы, геноссе Ленин.

— Ничего, не смущайтесь! Хотя, батенька, это вам не штос или винт, тут надо шахматные комбинации в голове держать, возможные варианты на несколько ходов вперед просчитывать. Иначе никогда не выиграть. — Ленин достал из небольшого книжного шкафа шахматную доску, разложил ее на маленьком столике. Зажав две фигуры в кулаках, протянул Соколову:

— Выбирайте!

— Конечно, белые! — сказал Соколов и уверенно указал на правую руку Ленина.

Тот досадливо поморщился:

— Почему вы знали, что тут белая пешка? Подглядели?

— Нет, не подглядывал.

— Если бы не подглядели, так и не знали. Я материалист и во всякую мистику не верю.

— Я готов передать вам белые фигуры.

Ильич улыбнулся:

— Нет, это не этично! Обманули — ваше счастье. Играем под интерес? Если вы мне, граф, проиграете, то примите мое предложение.

— Какое?

— Пока сказать не могу.

— Не зная условий, как можно играть?

Ленин подумал-подумал и махнул рукой:

— Ну да ладно, пусть тогда на кону стоит двадцать пять гульденов.

— Не советую, геноссе Ленин. Вдруг ваша большевистская касса потерпит урон?

— А, испугались?

— Нет, не испугался. Если желаете под интерес, геноссе, пусть будет по-вашему — под интерес.

Завязалась игра. Первые десять ходов соперники сделали быстро. У белых на поле «е» образовались сдвоенные пешки. Зато у Ленина в центре появилась ослабленная пешка, которую он вскоре и потерял.

Соколов мало тратил времени на обдумывание ходов. Ленин, напротив, сидел, уперев ладони в щеки, покраснев, как от физической работы, и раздумывал долго, мучительно.

Наконец он двинул вперед пешку, явно подставляя ее под удар белым конем. Но Соколов от жертвы уклонился, и на двадцать втором ходу Ленин потерял ферзя.

Он смахнул фигуры на пол, с досадой проговорил:

— Опять, граф, вы меня обманули! Эй, Надя, принеси пятьдесят крон.

Огорченная Надя полезла в сумочку, выложила гульдены и кроны на стол. Ленин отсчитал, протянул Соколову:

— Забирайте, ваше счастье!

Арманд явно веселилась: ей была не по душе увлеченность Володи шахматами, которыми нередко он и ее мучил.

Ленин задумчиво потер лоб:

— Странно, что вы, граф, не попали в ловушку.

— Вы, геноссе Ленин, разыграли партию Дуз-Хотимирского с американцем Фрэнком Маршаллом 1910 года. Маршалл непревзойденный мастер тонких ловушек. Но я помню эту партию, мне ее показал сам Федор Дуз-Хотимирский, который ловушки избежал и выиграл на двадцать третьем ходу. По этой причине ваш «тихий» ход не прошел, я не стал бить пешку на «е-5»…

В дверь кто-то позвонил. Инесса вышла в прихожую и тут же вернулась. Мятным голосом сообщила:

— Простите! Там прибыли товарищи от Красина. Говорят, что время у них мало, завтра на поезд, а у них срочное дело… Думаю, денег станут просить.

Расстроенный проигрышем Ленин сказал:

— Проведите их в соседнюю комнату. — И к Соколову: — Такая вот, батенька, жизнь! Себе совершенно не принадлежу. — Потер задумчиво лоб, рассмеялся: — Есть передовая идея — погуляем, пройдемся по городу. Мне надо с вами обсудить некоторые вопросы, а в доме много ушей. Да и для моциона прогулка — польза великая!

— А гости?

Ленин махнул рукой:

— Подождут. У всех только одно на языке: «Дай!» …Ильич, взяв под руку Соколова, вышел на оживленную, залитую ярким солнцем улицу.

Стадо и власть

Соколов любил старинный Краков, как и самих поляков — людей до отчаянности смелых, верных товариществу и своему слову.

Бывая в этом городе — старой польской столице, он обязательно приходил в центр города, на площадь Рингплац, заходил в костел Святой Марии и на древний Суконный рынок, сооруженный еще в XIV веке. Тут на первом этаже размещался национальный польский музей, жемчужиной которого было большое полотно Семирадского «Живые факелы Нерона».

Заходил непременно и в другой музей — князя Чарторыйского, где в картинной галерее, среди прочих, были работы Рембрандта, Леонарда да Винчи, Рафаэля.

Теперь же было не до посещения музеев.

Ильич, продолжая держать Соколова под руку, говорил:

— С вашим, граф, приездом холод сменился теплым солнечным деньком. Даже снега не видно: что не расчистили, то стаяло. Прекрасно, даже весной вдруг запахло!

Ленин сразу же стал, как обычно, говорить о политике. Сегодня он поносил тех, к кому еще недавно испытывал симпатии.

— Наш мир, — страстно проговорил Ленин, — словно соткан из предательства. — Ах, Елагин, Елагин! Сучий потрох! Или, скажем, Потресов…

— Это который Александр Николаевич? — уточнил Соколов.

Ленин подергал редкую рыжеватую бороденку, исподлобья с прищуром поглядел на собеседника и своим обычным, сиплым голосом резко сказал:

— Этот самый! Стоял у истоков нашего движения, с 1896 года был членом Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», с девятисотого года — член редколлегии «Искры». И вдруг, подлец, возглавил меньшевизм, активно выступает против моей платформы. Негодяй, болван, говно! Тьфу!

После короткой паузы Ленин снова начал ругаться:

— Или другой субчик — Богданов… Вонючка! Сопляк!

Соколов сам старался о других плохо не говорить и не любил, когда при нем ругали других. Он с добродушной улыбкой, чтобы сменить тему, сказал:

— Я, Владимир Ильич, представляю, какой шум, крики, оскорбления по адресу друг друга раздаются на ваших партийных сходках…

Ленин не рассердился, напротив, легко согласился:

— Именно так! Бедлам, публичный дом! — И вдруг резко поменял курс беседы. — Но и те, на кого, граф, опираетесь вы, ваше правительство, — жулики, мерзавцы и негодяи. — Помолчал и каким-то новым, задушевным тоном произнес: — И все равно революцию придется делать. И она не за горами. Если бы вы знали, Аполлинарий Николаевич, как мне душевно приятен ваш визит.