Триумф поражения

— Метнуться к Ленке и забрать рубашку для Тостера, — даю я поручение.

— Да! Весь дом гудит! — смеется Димка. — Хочешь узнать самую криминальную версию?

Я отрицательно мотаю головой, но Димку это не останавливает:

— Павла считает, что вы подрались в лифте. Кстати, Нинок, а как ты в лифт попала? Он тебя затащил в него? Узнал, что у тебя клаустрофобия?

— Я сама залетела, — виновато сознаюсь я. — Скорость не рассчитала. А он там розовый такой! Тьфу! А я с подносом и соком свежевыжатым. Гранатовым. Он опять зарубил мою идею. А Тарасовы платят за мой литературный вечер больше, чем агентство заработало за две недели!

— А Тостер… Александр Юрьевич оказался человеком тонкой душевной организации! Он противник разводов! — хохочет мой личный помощник и курьер агентства.

— Какой он бизнесмен после этого? — взываю я к Димкиному сочувствию.

— Понятно! — ухмыляется Димка. — Если в лифте драки не было, мне дальше неинтересно. Хотя… может, вы целовались?

— Пошёл! Вон! За рубашкой! — визжу я.

И Димка от греха подальше испаряется.

В кабинете Тостера прохладно. И мне противно, что ему комфортно в этот весенний, но по-летнему жаркий день. Хозяин стоит у окна в костюмных брюках и белой (конечно!) футболке спиной ко мне.

— Принесли? — спрашивает он, не оборачиваясь.

— Естественно! — стойко докладываю я сквозь зубы. — Лучше прежней!

— Прекрасно! — ужасным голосом говорит Александр Юрьевич. — Давайте!

Я иду к его огромному черному столу и осторожно кладу запакованную рубашку на стол. Тихо-тихо пячусь назад и почти добираюсь до двери.

— Почему не поглажена? — строго спрашивает Тостер и, быстро вскрыв упаковку, орет. — Что это?!

— Рубашка. Итальянская, — голосом продавца-коробейника рекламирую я. — Тоже розовая.

— Розовая? — шипит Хозяин. — Разве женщины бывают дальтониками?

— Это вопрос или вы просто сокрушаетесь? — вступаю я в привычную словесную перепалку и сразу успокаиваюсь. Я на своей территории. — Да. Женщины бывают дальтониками. Намного реже, чем мужчины. Примерно ваши восемь процентов к нашим нулю целым пяти десятым. Всё зависит от хромосомного набора.

— Какой, по-вашему, это цвет? — перед моими глазами появляется рубашечный комок ярко-канареечного цвета.

— Коралловый? — добавив чуть-чуть искренности, спрашиваю я, как можно шире распахнув свои глаза.

— Светлана. Мне. Подарила. Розовую. Рубашку, — чеканит Хозяин. — Я. Сегодня. Должен. Быть. В розовой.

— Святая женщина! — бормочу я, молитвенно сложив руки.

Меня прижимают в двери спиной и практически душат скомканной рубашкой.

— Прекратите ерничать! — злобным шепотом говорит Александр Юрьевич. — А то я подумаю, что вы ревнуете. Или что ваш хромосомный набор сомнительного состава.

— Ваш собственный хромосомный набор существенно отличается от набора вашего замечательного отца. Вот кто был настоящим Хозяином нашего дома! — начинаю я почти кричать. — Вы его жалкая копия! Даже не клон!

— Мой отец, — переходит на шепот Тостер, заставляя меня чувствовать себя истеричкой, — слишком доверял всем вам и конкретно вам, Симонова-Райская, особенно. Я же не вижу причин для такого доверия. А поскольку уволить вас я не могу… По его же милости…

— Поэтому вы пресекаете все мои бизнес-идеи и теряете деньги из вредности, — ласково шепчу я ему на ухо. — Гениально!

— Ваши бизнес-идеи — полная галиматья, — очередная порция шепота достается моему правому уху.

— Я буду вашим личным Гали Матье, — соблазнительно фыркаю я в его ближайшее ухо и крепкую шею. — Этот француз был великим человеком, врачом. Лечил своих пациентов шутками. Даже по почте дистанционно лечил каламбурами. Своей галиматьей добивался нужных целей.

— Не берите на себя того, чего не сможете унести, — Тостер отстраняется и отшвыривает в сторону рубашку. — В вашем случае это не добрая шутка, а чушь и бессмыслица. Каждая ваша идея — бред!

— Вам погладить… рубашечку?! — еле держусь я, чтобы не сорваться окончательно.

— Я сегодня же свяжусь с отцом и сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться, — вдруг спокойно заявляет Тостер.

А я говорила, что он электрический и что время от времени у него заканчивается заряд.

— И что тогда? — устало и вяло спрашиваю я.

— Тогда я, наконец, тебя уволю, — с наслаждением, как сегодня в лифте, снова переходя на "ты", отвечает успокоившийся Александр Юрьевич.

Глава 2. Смена власти

ПОЛГОДА НАЗАД

То ли мне хочется музыки и цветов,

то ли зарезать кого — нибудь.

Евгений Шварц "Обыкновенное чудо"

Конец ноября стал местью всем, кто уверен, что у природы нет плохой погоды. Посланный в виде наказания прохожим мокрый снег из-за сильного ветра падает почти горизонтально, плюется в глаза и уши, лезет в рот.

Коротенькое голубое пальтишко с мехом соболя, на недельку данное мне Ленкой пофорсить, не спасает ни от холода, ни от ветра. Оставшись без машины, потому что мой личный помощник Димка загрипповал, я добираюсь из родительской квартиры в агентство на переполненном автобусе.

Теплый холл, выложенный терракотовой плиткой (не под старину, а старый по-настоящему) впускает меня вместе с порцией мокрого снега.

— Ниночка! — Павла Борисовна бросается мне навстречу. — Господи! Вы совсем… мокрая!

— Боженька болтает ложечкой в чашечке мироздания! — беззлобно бормочу я, отряхиваясь. — Что случилось? Я же не опоздала?

— Нет-нет! Не опоздали! — хлопочет вокруг меня добрая женщина, чей пятидесятипятилетний юбилей мы отметили совсем недавно. — Юрий Александрович вас очень ждет. Очень.

— Неужели передумал? — огорчаюсь я мгновенно, тут же подумав о своём новом проекте.

— Не знаю! — искренне отвечает Павла Борисовна, на ходу забирая у меня мокрое пальто. — Поторопитесь!

Бегу мимо дверей нашего старого лифта, как всегда, его игнорируя. Далее по широкой мраморной лестнице до кабинета хозяина на третьем этаже. В этом доме постройки тридцатых годов прошлого века всего четыре этажа, но есть большой лифт.

Что только не находилось в здании за это время! Сначала здесь располагалось кооперативное конструкторское бюро, потом несколько самых разнообразных контор: редакция молодежной газеты, детский политический клуб, загс, театральная студия, библиотека. В послевоенное время это было какое-то серьезное административное здание. Потом дом сделали жилым, переоборудовав под 8 квартир для номенклатурной элиты.