Трофей для хоккеиста

Я быстро подбегаю к нему и порывисто хватаю за руку.

– Очень больно? – дрогнувшим голосом спрашиваю я.

Влад на меня смотрит таким удивленно-презрительным взглядом, как будто я сказала какую-то глупость, и тут же поворачивается к Дмитрию Петровичу.

– Гляньте, док. Там, кажется, шить надо.

Дмитрий Петрович кивает.

– Надо. Ложись. Локтем что ли заехали?

– Типа того. Я даже не понял толком, – бубнит Влад, неловко вытягиваясь вдоль скамейки.

– Одного из них удалили до конца матча, кстати. Судья посчитал это серьезным нарушением, – светским тоном замечает Дмитрий Петрович, отходя к раковине и намыливая руки. Я, секунду поколебавшись, делаю то же самое. От меня ведь будут ждать помощи, верно?

– Да пидоры они, – беззлобно откликается Влад, и его голос звучит немного гнусаво. Видимо, из-за повреждения на носу.

– Пидоры! – с готовностью поддерживают его остальные ребята.

Но тут заходит тренер, и все собираются вокруг него, пока тот им что-то втирает.

Влад в это время лежит на скамейке, прикрыв глаза, и Дмитрий Петрович льет ему на раны перекись водорода.

– Нитки достань, – бросает он мне.

– Пять-ноль или шесть-ноль? – робко спрашиваю я, открывая его чемоданчик. Я не то чтобы сильно разбираюсь в хирургии, но кое-что о том, нитками какой толщины шьют лицевые раны, помню.

– Пятерку, – отвечает он, и я слышу одобрение в его голосе.

Передаю ему стерильную упаковку, где нитка сразу идет в комплекте с прикреплённой к ней иголкой, и жду, что Дмитрий Петрович попросит у меня подать ему ампулу с обезболивающим. Но…

Но он всего лишь коротко говорит Владу:

– А теперь терпи.

И начинает шить прямо так.

Я прижимаю руку ко рту, мне нехорошо. Вспоминаю про то, что действующим игрокам нельзя анестезию, чтобы это не повлияло на прохождение допинг-контроля, и мне становится еще хуже.

Влад так сильно стиснул зубы, что едва не скрипит ими. Глаза закрыты, грудь тяжело вздымается, руки сжаты в кулаках.

Нос – три шва. Теперь на очереди бровь. Там точно будет не меньше пяти стежков, потому что рассечение довольно длинное. Я подаю доктору вторую упаковку нитки.

– Багров! – вдруг гремит голос тренера. – Ты там как? Все на сегодня? Отдыхать будешь?

– Нет, норм, я выйду, – хрипло отзывается он.

– Понял.

– Может, полежишь лучше? – с сомнением спрашивает Дмитрий Петрович. – Я не дошил еще.

– Дошьете, и я выйду, – упрямо отвечает Влад.

Перерыв заканчивается, раздевалка пустеет, а Дмитрий Петрович, пожав плечами, снова прокалывает кожу иглой, накладывая последний шов.

– Все, герой, – говорит он. – Свободен. Голову тебе еще проверить надо. На сотрясение.

– Потом, – нетерпеливо бросает Влад и поднимается со скамьи.

– Ясное дело, что потом.

– Спасибо, док.

Влад, чуть поморщившись, надевает шлем, тянется за валяющимися тут же рукавицами, и до меня наконец доходит.

– Ты снова на лед собрался? С ума сошел? – мой голос почему-то звучит противно и визгливо, как у нашей соседки тети Гали, когда она не пускает своего мужа с друзьями на рыбалку.

Влад смотрит на меня тяжелым взглядом и коротко роняет:

– Это моя работа.

– Хватит трех голов! – быстро говорю я, все еще надеясь на то, что у меня получится его уговорить. – Мне хватит! Ты и так крутой, ты лучший, ты…

– Я обещал четыре, – обрубает он, берет клюшку и выходит из раздевалки, даже не взглянув на меня.

– Дурак, – шепчу я зло, даже не замечая, как из глаз катятся слезы, – Дурак, дурак, дурак…

– Что там Багров говорил про четвертый гол? – спрашивает с любопытством Дмитрий Петрович.

– Да это я ему сказала, что он должен сегодня забить четыре шайбы, – признаюсь я и громко шмыгаю носом.

– Страшный ты человек, Морозова, – с усмешкой замечает он. – А почему не пять?

– Не смешно, – бубню я себе под нос. – Я же не знала, что он так серьезно это воспримет.

– Будешь знать, – поучительным тоном говорит Дмитрий Петрович. – Идем?

– Пойдемте, – со вздохом соглашаюсь я.

В ложе мы появляемся в тот момент, когда на табло загорается надпись 4-2. Не знаю, кто и как забил нам второй гол, но вот четвертую шайбу в ворота соперников точно закатил двадцать третий номер (Дима? Или Денис? Не помню точно), судя по тому, что его все обнимают и хлопают по спине.

Я наивно думаю, что Влад на этом успокоится, но нет. Этот дебил через пару минут забивает соперникам еще одну шайбу. И теперь его личный счет достигает четырех, как он мне и обещал. Сразу после этого тренер усаживает его на скамейку запасных, и там Влад сидит уже до конца периода, что меня лично очень радует.

Еще одна шайба в наши ворота, но она уже ничего не меняет.

5-3!

И мы… мы победили!

У меня трясутся руки, тяжело бухает сердце, я резко встаю, но тут же без сил опускаюсь обратно на скамейку, наблюдая за происходящим словно бы со стороны.

Давно я не видела такого ликования, как сегодня. Все хоккеисты соскочили со скамейки запасных, вывалились на лед, по дороге сбрасывая перчатки и шлемы и сбились в огромную обнимающуюся кучу, вопя что-то на все лады хриплыми голосами. Влад в центре, его все хлопают по спине, его лично обнимает тренер и жмет ему руку, но он крутит головой, ища взглядом меня. А когда находит, идет ко мне через всю эту толпу, прокладывая себе путь с решительностью атомного ледокола.

– Четыре, – говорит Влад, когда мы оказываемся рядом, а я вдруг всхлипываю и осторожно целую его в губы, стараясь не задеть ни один из швов.

– Ты дурак, ты знаешь об этом, да? – я утыкаюсь ему в грудь и под холодной тканью формы чувствую щекой твёрдый пластик защиты.

– Почему?

– Выходить травмированным на поле только, чтобы мне что-то доказать…

– Это не травма, – отмахивается Влад, притягивает меня ближе к себе и грубовато, но ласково проводит ладонью по моим волосам. – Ерунда это.

Он сейчас пахнет льдом и чем-то остро-синтетическим, пахнет металлом и тальком, которым присыпают ручки клюшек, чтобы они не скользили в руке. И – я не знаю, почему я так думаю – пахнет яростью, радостью и победой. Он жутко доволен собой, это видно по сверкающим серым глазам, которые обычно холодны и спокойны.

– Тебе понравилось? – требовательно спрашивает Влад.

– Ты бог, – честно говорю ему. – Ты герой. Ты лучший хоккеист, которого я видела. Но я больше никогда в жизни не буду говорить тебе, сколько шайб ты должен забить. Вот прям никогда-никогда.