Трофей для хоккеиста

Я киваю, скомканно их благодарю и торопливо делаю шаг к машине.

Они хорошие, правда. Очень, очень хорошие и искренние, но я уже хочу поскорее остаться без их взглядов, слов и касаний, на которые хочешь-не хочешь надо как-то реагировать.

Я хочу в тишину, где смогу остаться наедине с собой. И с Владом.

Мы отъезжаем от коттеджа Яворских, нам машут вслед, и даже Тимка бросает свою палку и машет маленькой ладошкой. Я поднимаю руку в ответ, а потом отворачиваюсь.

Едем.

Коттеджный поселок сменяется мелькающими вдоль дороги лесами. Я слежу за ними тупо и равнодушно. Влад молчит, но в его молчании больше утешения, чем во всех только что услышанных мною словах.

– Она умерла, – вдруг говорю я, – пока я пила вино и развлекалась.

– Ты не виновата.

– Я не должна была! Я должна была быть с ней, держать ее за руку, проводить ее в последний раз…

– Ты не виновата, – повторяет Влад. – И не должна была сидеть у ее постели круглыми сутками. Не думаю, что твоя бабушка хотела бы тебе такой жизни.

– Я плохая внучка.

– Неправда. И ты сама это знаешь. Ты для нее сделала все возможное.

Влад говорит это так уверенно, что чувство вины, которое грызет меня с первой секунды, как я услышала о смерти бабушки, понемногу успокаивается и вынимает из меня свои острые зубы.

Я все еще не могу плакать, хоть и очень хочется, но зато я начинаю вдруг говорить. Про бабушку, про то, какой она была, как вырастила меня, как пекла самые вкусные на свете пирожки с луком и яйцом, как обожала сплетничать с соседкой и читать биографии всяких советских актеров, как каждое лето ставила вишневую наливку и всю зиму пила перед ужином рюмочку «для здоровья»…

Влад слушает меня внимательно, не перебивая. Слушает так, что мне кажется: ему не все равно. И это сейчас так важно! Важнее миллиона слов.

Он отвлекается в какой-то момент на свой телефон, хмурится, но тут же извиняется.

– Что-то случилось? – напрягаюсь я.

– Неважно. Продолжай.

Меня хватает еще на полчаса, а потом я замолкаю, чувствуя себя совершенно опустошенной.

– Поспи, – говорит Влад.

И я послушно закрываю глаза и действительно засыпаю. Крепко, без сновидений. Просыпаюсь один раз на заправке. А потом уже на въезде в город.

– Влад, – с ужасом спрашиваю я, глянув на часы и сложив в уме два и два. – Ты вообще что ли не отдыхал по дороге? И с какой скоростью мы ехали?

– Неважно. Домой тебя завезти или сразу туда?

– Домой сначала. Спасибо… спасибо тебе.

Влад пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного, но я вижу и темные круги под глазами, и припухшие от усталости веки, и напряженные от многочасового сидения за рулем плечи.

– Спасибо, – еще раз повторяю я, чувствуя, что слов недостаточно. Ни одно из существующих в мире слов не может выразить, как сильно я благодарна Владу. Как сильно я люблю его.

Что? Люблю?!

Меня накрывает этим осознанием так сильно, что я закрываю лицо руками.

Ну да. Самое время, Алина. Самое время думать о любви, когда у тебя умерла бабушка.

– Ты что? – напрягается Влад. – Алина! Тебе плохо?

– Нет, – я тру пальцами виски, в которых начала пульсировать боль. – Нормально. Нормально…

Влад подвозит меня к дому, вытаскивает из портмоне карточку, сует мне ее в руку и несколько раз повторяет к ней пинкод. Потом, для верности, отправляет мне эту же комбинацию цифр сообщением.

– Зачем? – бормочу я. – У меня есть немного… у бабушки было отложено…

– Бери. Не экономь. Сделай все хорошо и так, чтобы ты как можно меньше напрягалась. А я… – Влад мрачнеет. – Я тебя отвезу и поеду на тренировку. Хорошо, что мы вернулись сегодня.

– Но ты же освобожден, – ничего не понимаю я. – На неделю.

– Вчерашний матч мы продули, – вздохнув, объясняет Влад. – Плюс серьезно травмировался Макс Горецкий, и теперь надо пересобирать нашу тройку. Так что… Завтра домашняя игра, и я буду в составе. Потом будет выездная, и я снова в составе. Тренер мне как раз писал об этом, пока мы ехали.

– Но у тебя травма!

– Травма у Горецкого, – возражает Влад. – С реабилитацией до конца сезона. А у меня просто ушиб, и я уже норм, ты же видишь. Мне сказали, надо выходить сейчас, а не через неделю. Иначе мы просядем по турнирной таблице.

– И мне тоже надо будет быть с тобой, да? – растерянно спрашиваю я.

– Нет, – Влад энергично мотает головой. – Ты в отпуске. Оплачиваемом. Сколько нужно. Хоть неделю, хоть месяц.

– А надо написать заявление в отдел кадров?

– Ничего не надо. Я все решу. Черт, Алин, я бы очень хотел сейчас тебе помочь и быть с тобой рядом во время всего этого, но… Прости.

Я пожимаю плечами, потому что… Ну что тут скажешь? Это его работа.

– Я же говорил, – Влад горько усмехается, – что хоккеисты – так себе выбор. Нас никогда нет рядом, когда мы нужны.

– Похороны будут послезавтра, – тихо говорю я. – На третий день, как обычно. Утром, наверное. Игры в этот день у вас не будет, только тренировка, и если…

– Я очень постараюсь быть, – твердо говорит Влад. – Сделаю все возможное.

Мне тяжело, больно и пусто, но в этот момент я еще более отчетливо понимаю, что люблю его. Люблю, люблю, люблю.

Но это потом… об этом я буду думать потом.

***

Мне кажется, что я смогу заплакать хотя бы во время похорон, но нет. Не выходит. Я все делаю без слез: прощаюсь с телом, забираю личные вещи, плачу деньги конторе, которую мне посоветовали в пансионате, выбираю гроб и цветы для венка…

Вот и сейчас – ни слезинки. Только жуткая, выкручивающая все внутренности тоска, когда земля сыплется на крышку гроба.

Влад все это время стоит рядом, держит меня за руку, а потом, когда наступает время ехать на поминки, извиняюще шепчет на ухо:

– Мне пора.

Я киваю.

Вчера они опять проиграли, Влад все же недостаточно восстановился, а без Горецкого его тройка работает пока не так слаженно, поэтому их звено сейчас ждет персональная тренировка. А потом они едут сразу в аэропорт – на самолет до Владивостока. К счастью, Влад обо всем договорился, и мне туда с ним лететь не надо.

Я целую его в губы и тихо говорю:

– Это тебе на удачу. К завтрашнему матчу.

– Ну все, теперь точно выиграем, – едва заметно ухмыляется он.