Трон императора: История Четвертого крестового похода

Она отвернулась, но я схватил ее за ворот и развернул к себе.

— Отпусти, — сказала она. — Там, за холмом, за высокой стеной есть человек, с которым я свяжу свою жизнь, и это будет разумно. В нашей жизни очень мало осталось разумного, так как же ты можешь винить меня за то, что я не отказываюсь от выпавшего шанса? Отпусти мой ворот, иначе закричу, и мы оба попадем в беду.

— Мне нравится попадать в беду вместе с тобой, — сказал я срывающимся голосом. — И кажется, мы делаем это очень хорошо.

Но я отпустил Джамилю и отвернулся, прижав ладони к глазам и проклиная себя.

Она смотрела на меня с минуту, а потом сказала:

— Самуил понимает…

— Ничего подобного! — огрызнулся я. — Знает ли он, что в твоем сердце для меня есть угол?

— Да, — ответила Джамиля, — знает. Да и как может быть иначе, когда он потворствовал твоим попыткам флиртовать со мной в его собственном доме? Он понимает меня лучше, чем ты. У меня была размеренная жизнь, потом начался хаос, а теперь, возможно, она снова станет размеренной…

— Я никогда не жил размеренной жизнью, даже не знаю, что это такое, поэтому мне непонятно, что в ней такого ценного.

— Знаю, — сказала она. — Надеюсь, однажды у тебя появится возможность самому убедиться, какое это благословение. Вот тогда, наверное, ты не станешь судить меня слишком строго за что, что я сделала свой выбор. Если бы только можно было совместить тебя и размеренность… — Она не стала развивать мысль. — И Самуил знает это. Он сам потерял жену. Она умерла при родах. Он не полюбит снова так, как любил ее, и не хочет полюбить, но ему тоже необходима размеренная жизнь. И община хочет того же для него и для меня. В этом нет ничего плохого, Бог создал мужчин такими.

— Не всех мужчин.

Она улыбнулась, но очень невесело.

— Твоя правда. Иногда Бог решает пошутить и создает мужчину вроде тебя.

— Спасибо, что объяснила мое существование. А то давно теряюсь в догадках.

— Я завидую тебе, завидую твоей свободе и беззаботности. На тебя не давит груз долга перед твоим народом.

— Потому что мой народ истреблен, — резко сказал я. — Это действительно освобождает от многого.

— Ты можешь сказать мне что-нибудь, не думая о себе? — спросила Джамиля. — Или ты не способен на такое?

— Надеюсь, он научится лелеять тебя, как ты того заслуживаешь, — с трудом проговорил я, почувствовав укол обиды и чуть не подавившись словами.

— Этого не случится, — сказала она без всяких эмоций.

— Когда-то я очень сильно любил одну женщину, и до сих пор в глубине души храню память о ней. Но в моей душе есть место и для тебя.

— Самуил другой, не такой, как ты, — просто ответила она. — Если бы я полюбила его, то это могло бы меня опустошить. А так мы с ним не питаем никаких иллюзий.

— Не знал, что разочарование — предпосылка удачной семейной жизни. И это ты называешь размеренностью? В таком случае, уволь меня. Лучше бы тебе уйти прямо сейчас, Джамиля. Лилиана надеется, что у нас все с тобой закончится полюбовно. Не хочу, чтобы она вернулась и разочаровалась, застав нас за этим разговором.

— У нас еще есть время завершить все полюбовно, — прошептала Джамиля.

— Что?

Она провела кончиками пальцев по моей руке. Я резко втянул воздух и тихо застонал, ее прикосновение разлилось по всему моему телу.

— Мне не нужен утешительный приз, — разозлился я и оттолкнул Джамилю.

— А мне нужен, — сказал она и начала всхлипывать.

Мы вцепились друг в друга, упали на колени и долго оставались так, не в силах разомкнуть объятия.

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем она перестала плакать, оставив мокрый след на моей тунике. Я продолжал обнимать ее, чувствуя, как она слегка задыхается. Я хотел пойти дальше, но не смел. Потом она откинула голову назад и посмотрела на меня. В ее глазах были печаль и желание. Я поцеловал ее, и она прижалась ко мне с таким пылом, которого я никогда прежде в ней не подозревал. Джамиля толкнула меня и сама легла сверху, пытаясь просунуть руку между нами, чтобы развязать мой пояс. Игривость двух предыдущих прерванных попыток исчезла: Джамиля не собиралась уходить, пока мы не станем всего лишь один раз настоящими любовниками.

— Самуил… — слабо запротестовал я, глядя на нее.

— Он знает, что я здесь, и знает зачем.

— И позволяет?

— Он позволяет больше того, на что ты способен, — раздраженно сказала она. — Мне кажется, он хотел бы, чтобы мы наконец сделали то, что должны.

Я схватил ее и, перекатившись вместе с ней, оказался сверху, вырывая из ее рук свой пояс, чтобы самому развязать. Кажется, мои руки никогда прежде не двигались с такой быстротой: я мгновенно разделся, стянул с Джамили тунику и собирался освободить ее от сорочки…

— Эй, кто-нибудь! — послышалось за дверью, а потом раздался громкий стук.

— Нет!

Мой крик был полон ярости.

Джамиля горестно расхохоталась. Я вскочил, резко открыл дверь и, еще не видя, кто там стоит, рявкнул:

— Что?

Это был мальчик-слуга, которому повезло (как считали бы его сверстники) служить на побегушках у шлюх. Он выпучил глаза, увидев меня голого в дверях, заглянул внутрь, но из-за темноты ничего не увидел.

— Простите, господин, — сказал он как-то смущенно, удивленно и в то же самое время испуганно. — Вас тут разыскивают, только и всего. Люди Дандоло. Просят прийти и поиграть недо…

— Нет, — сказал я, захлопнул дверь и закрыл на все засовы. Потом почувствовал себя идиотом, снял засовы, приоткрыл маленькую щелку, сказал: — Спасибо, парень, но нет, — снова закрыл дверь и бегом вернулся к Джамиле.

К этому времени она полностью разделась и тихо посмеивалась над моим возмущением.

Я буквально упал на нее и внезапно оказался внутри ее тела, словно наше соитие было старой знакомой привычкой. Такие слова, как «похоть» и «страсть», тут совершенно не подходят. Это было естественно и необходимо, как дыхание, и протекало плавно, как мелодия. Наши тела просто повторяли то, что мы мысленно проделывали уже больше года.

Потом мы даже забылись легким сном. Наконец оделись и сели, обнимая друг друга точно так, как это делали в первый раз, когда она утонула в слезах. Казалось невозможным поверить, что мы больше никогда этого не повторим; казалось невозможным поверить, что мы прежде не проделывали это тысячу раз. Не знаю, как долго мы просидели так, вцепившись друг в друга, словно могли утонуть, если разомкнем объятия.

В конце концов к хижине приковыляла Лилиана, а вместе с ней вернулся Грегор, только что сменившись с караула. Они о чем-то говорили на ходу — наверное, об Отто или младенце, ибо в голосах их слышалась теплота, а Грегор уже несколько недель ни о чем не отзывался с теплотой.