Трон Знания. Книга 5

Старик замешкался возле ограждения. Защитник, повозившись с щеколдой, распахнул дверцу.

— Только не говори, что это ты, — прошептала Эйра.

— Ты его знаешь? — спросил Трой.

— Наверное, это я, — произнёс старик, ступив на арену.

Эйра облокотилась на колени и закрыла лицо ладонями.

— Кто это? — вновь спросил Трой.

— Не вижу, — ответил Кангушар озадаченным тоном.

— Старик, — подал голос Иштар.

Маркиз Ларе поправил на носу очки, прищурился:

— Смотритель замка.

Мун нерешительно затоптался на месте, глядя по сторонам.

— Подойди поближе и представься, — приказал Адэр.

Старик добрёл до центра арены:

— Я ориент. Меня зовут Мун.

— Говори третий Святой Свидетель, и пусть совесть народа будет тебе судьёй, — произнёс Адэр и занял место на троне.

— Я не готовился… — промолвил Мун. — Я не знал, что мне придётся рассказывать. Не знал, что я третий свидетель. До сегодняшнего дня не знал… С чего же начать?

— Сначала, — донеслось с трибун.

Усмехнувшись, Мун потёр лоб:

— Сначала… — Посмотрел на ложу советников. — Прости, дочка. Я никому не рассказывал, даже тебе. Видать, пришло время.

Эйра подняла голову. Поймав на себе взгляды советников, выпрямила спину, расправила плечи.

— Вы меня не знаете, — проговорил Мун. — Многие знают Йола. Этой мой старший брат. В этом году ему исполнилось сто тридцать. Все знают мастера Ахе. Это мой младший брат. Он родился в год коронации Зервана. Между братьями втиснулся я.

Публика зашушукалась.

Мун переступил с ноги на ногу:

— В ту пору мне было тринадцать. Сколько Йола и Ахе — считайте сами. На рассвете наш дядька подогнал фелюгу к берегу. Слева… да, слева от ветонского кряжа. Рассыпал рыбу по корзинам, дал нам тележку и отправил в Лайдару. Это было в день Лая. Помню, подножие горы было украшено бумажными цветами. Обычно его украшают живыми цветами, а тут вдруг бумажные.

С трибун донеслось:

— Было такое. Один единственный раз.

Мун кивнул:

— Зима была долгой и лютой. И весна была холодной.

— Всё верно, — подтвердили из зала.

Трой придвинулся к Эйре:

— Ветоны тоже долгожители?

За неё ответил герцог Кангушар, выглянув из-за фигуры Иштара:

— Историю своего города мы учим с пелёнок.

«Базар был бойкий, — продолжил Мун. — Распродались быстро. Мы с Ахе хотели посмотреть праздник. А Йола упёрся и в никакую. Дядька не ждал нас, и нам предстояло добираться до лагеря морского народа пешком, через лес и степь. Еле уговорили Йола пойти леденцов купить. Оставили тележку. Воровать всё равно нечего. Пошли в сладкий ряд. Купили леденцов. Взяли тележку. Через Ворота Славы и в лес.

Идём, по дороге сухие ветки собираем и на тележку бросаем. Еле до темноты успели дойти до пустоши. В лесу ночевать страшно, и костры палить нельзя. А в степи огонь подожжёшь, и никакой зверь не страшен.

Остановились. Слышу, пищит что-то. Точно колесо тележки. А тележка-то стоит. Мы хворост скинули, шасть по корзинам. Думали, котёнок. Корзины-то рыбой пахнут. Откидываем крышку, а там дитя в одеяльце.

Куда бежать? Дитё голодное. Наверное, целый день пищало, а нам всё колёса скрипят. До города далеко и через лес. До лагеря ориентов пять часов ходьбы. Дитю даже водички нет. Мы леденцов наелись, всю воду из бидончика выпили. Короче, бросили тележку и побежали.

Ахе, бедненький, споткнулся, ногу подвернул. Йола его тащит. Бегуны никакие. А я бежал и бежал. Я никогда в жизни так быстро не бегал. Не помню, как по склону на заднице съехал. А ведь съехал. Задницу вместе со штанами стесал. Помню только, что дитя у меня забрали и говорят: «Мёртвенький».

Я спрятался в лодке, накрылся парусиной, ладошки к заднице прижал. Печёт, будто кипятком ошпарили. И слёзы глотаю. Ориентам плакать никак нельзя. Слёзы солёные, как море. Выплеснешь из себя море, и Бог отвернётся.

Слышу, по лодке стучат. Выглядываю. Жена старейшины. Говорит: «Мальчик живой, только слабенький. Не проживёт долго». И колечко на шнурке мне протягивает. На шейке младенца, говорит, было. Возьми на память. А какая же это память? Это не память, это камень.

Он выжил. Не знаю как, но выжил. Наверное, меня пожалел.

Через месяц собрались старейшины. Решили отнести дитя в ближнее селение и сдать в охранительный участок. Ориенты не любят чужаков. Не потому, что мы плохие. Нас мало, а чужаки нашу кровь разбавляют.

Я схватил ребёнка, прижал к себе. Говорю: «Заберёте Лая…» Я его Лаем назвал, как вершину горы. Значит, говорю: «Заберёте Лая, я тоже уйду». Главный старейшина глянул на меня и говорит: «Ладно, пусть окрепнет немного».

Он жил с нами двенадцать лет. Принёсли заморыша, а он вытянулся выше ровесников. Волосы русые, кожа светлая, глаза зелёные. Плохой рыбак и пловец никудышный. В море укачивает. Мы, значит, рыбу ловить, а он сразу в степь, цветы нюхать да травы собирать. Клим, одним словом. Наш знахарь многому у него научился. Мы-то по травам не сильно понимали.

Иногда он белел, губы синие. Он траву заварит и пьёт. Говорил, что сердце слабое. Спрашиваю: «Откуда знаешь?» А он мне: «Земля подсказала». Как она ему подсказала?

А как-то у него начался жар. Думали, на солнце перегрелся. Боль климов не валит, а слабость валит. Я решил его переодеть, стянул с него штаны, а у него в ягодице заноза загноилась. Видимо, загнал в лодке. Я бы ходить не смог, а он хоть бы хны».

Мун потряс головой:

— Что-то я не то рассказываю… Подождите…

— Мы тебя не торопим, — произнёс Адэр.

Старик немного постоял, взирая в пустоту. Посмотрел на трибуны:

— На чём я остановился?

— Заноза, — подсказали слушатели.

«Да, заноза… — кивнул Мун. — Как-то Йола подозвал меня… Тогда мой старший брат уже был старейшиной. Подозвал и говорит: «Лай скоро на девочек станет заглядываться. Отведи его к климам».

Я не спал всю ночь. Понимал, что Йола прав. Лаю тринадцатый пошёл, почти мужчина. Да только он тоже мой брат, пусть и сводный. Ворочаюсь, сердце рвётся. А Лай лежит тихонько. В пещере темно, а у него глаза блестят, будто воды набрались. Спрашиваю: «Почему не спишь?». А он мне: «Я стал взрослым?» «Да, — говорю. — Ты вырос». А он мне: «Не бросай меня».