Тропинка в небо(Повесть)

Вечером после ужина майор Кудрин перед строем рассказал, что сделано на воскреснике: посажено около пятиста деревьев и кустов, разбиты аллеи, клумбы, оборудованы спортплощадки, установлены скульптуры, выкопан и облицован бетоном пруд, парк обнесен красивой литой изгородью.

— Обком комсомола поручил мне от его имени объявить благодарность каждому участнику воскресника, — заключил майор. — Весной Парк имени Красной Гвардии зашумит листвой и запестреет цветами. И пойдет ваш брат-спецшкольник дефилировать по аллеям. Теперь каждый может гордиться, что своими руками создал себе и своей подруге отличный уголок отдыха.

— Совсем недолго нам достанется дефилировать, — вздохнул Толик Захаров. — Эх, жисть наша поломатая!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ Конец одной традиции

Однажды за завтраком Захаров доверительно сказал Манюшке:

— Ты знаешь, что отмочил твой землячок? Отнял крап у ребенка из третьей роты. Давненько в нашем гвардейском взводе не наблюдалось таких подвигов. Поговори, Марий, с Бутузовым, пусть вернет, и дело закроем по-тихому, как ничего и не было.

Когда поднялись в класс, Манюшка отозвала Бориса к окну.

— Слышь, герой парковых аллей, ты чего это маленьких обижаешь?

Борис посмотрел на нее недоумевающе, пожал плечами и даже потряс головой: мол, не было и быть не могло со мной такого.

— Зачем крап отнял у ратника?

— А-а, — Бутузов отмахнулся: было бы о чем толковать. — В моем «капуста» почернела. Чем только не драил — и мелом, и оседолом, и углем — не блестит и точка!

— Ты думаешь, у него она заблестит?

У Бориса была одна особенность, которая еще с залесских времен раздражала Манюшку: он не прислушивался к интонациям собеседника и уязвить его тонкими ироническими намеками или ехидными вопросами было невозможно. Вот и сейчас он рассмеялся с непосредственностью ребенка, обрадованного звоном разбитой дорогой посудины.

— Меня это уже не касается. Хочет — блестит, не хочет — как хочет.

— Слышь, Боря, отдай крап, — сдерживаясь, приглушенно сказала Манюшка.

— Да ты что! Я ж сказал: не блестит.

— Отдай, а то хуже будет!

— Не может быть и речи.

— Ну, тогда пеняй на себя.

— Что, поставишь на собрании? Не выйдет, спецы меня поддержат.

Оставалось только с досадой махнуть рукой. Досада была на себя: не умею с людьми разговаривать, все в лоб требую: сделай то, сделай другое. А кто я для них такая?

— Ладно, не нервничай, — сказал Захаров, когда она доложила о своей неудаче. — Для этого франта важно только одно — отражение физиономии в козырьке собственной фуражки. С ним надо по-другому. Зови Игоря на совет — что-нибудь придумаем.

На большой перемене Козин подошел к вешалке, снял фуражку Бутузова и, любовно вертя ее перед глазами, заохал:

— Клянусь кораном, этот крап повергает меня в священный трепет! Сколько тепла излучает он, как горит, переливаясь неземным светом! Кто владелец этого чуда? Ты, убогий раб Аллаха? — кивнул он покрасневшему и тревожно улыбающемуся Борису. — Но разве достоин ты, недостойный, разве дорос, чтобы этот пламень озарял твою дурацкую вывеску? Нет, нечестивый! — Игорь снял крап и сунул его в карман. — Этот смарагд только тогда будет на своем месте, когда озарит вдохновенное чело достойного.

Он вышел. Ребята сочли это за шутку и беззлобно подсмеивались над Борисом, которому, однако, все это казалось совсем не смешным, и он чувствовал себя весьма неуютно.

Игорь появился в классе после звонка. Потрясая ассигнацией, заявил:

— На этой сделке я заработал много таньга. Клиент пытался всучить мне государственную цену, но ведь я бизнесмен, а не филиал военторга.

— Ты что, толкнул крап? — недоверчиво спросил Синилов.

— Разве я похож на обманщика, о двуцветная ошибка природы?

Манюшка украдкой взглянула на Бориса. У того лицо было малиновым, ткни пальцем — кровь брызнет.

Сначала все были изумлены, потом начали возмущаться.

— Эх, жисть наша поломатая! — сказал Захаров, лукаво блестя глазами. — Я вижу, все жаждут собрания. Будет вам собрание. После ужина.

Собрание началось еще за ужином. Капитан Тугоруков подозрительно посматривал на столы четвертого взвода и даже изгнал из столовой двоих, особенно громко выражавших свои оскорбленные чувства.

Председательствовал Гермис. Он, как и все, был возмущен самим поступком и удивлен тем, что совершил его Игорь, борец против спецовских пережитков. Когда Толик Захаров предложил заслушать Бутузова, председатель пожал плечами.

— Почему Бутузова?

— И Козина заслушаем, но сперва пусть выступит пострадавший, — сказала Манюшка. — Интересно, как он оценивает. И, может, сам скажет, почему Игорь именно с ним так обошелся.

— Ну, ладно. — Гермис начал догадываться, что ребята что-то затеяли. — Давай, Бутузов.

Тот огрызнулся с места:

— А чего это я? Все видели. Что неясно?

— Разрешите вопрос потерпевшему, — подняла руку Манюшка. — Бутузов, как ты относишься к поступку Козина?

Борис отвернулся.

— Выходит, не Козина, а меня судить надумали. Я не буду отвечать на вопросы Домановой.

— Тогда я задам вопрос, — сказал Захаров. — Бутузов, как ты относишься к поступку Козина?

Борис отвернулся и от него. Промолчал.

— Что за комедия! — возмутился Славичевский. — Давайте или к делу, или по домам. А то двоек завтра нахватаем.

— К делу, — сказал Гермис. — Бутузов, отвечай на вопрос.

— Чего тут отвечать? — Борис с неохотой встал. — Каждому ясно: поступок гадский — спец у спеца…

— Еще вопрос. — Захаров смотрел неумолимо. — Почему тогда ты сам совершил гадский поступок?

Борис поник.

— Мы ж Козина разбираем, — робко напомнил он.

— А ты невинный, аки агнец?

— Ребята, чего они ко мне привязались, — возмущенно обратился Бутузов к собранию. — Я снял… даже не снял, а обменял крап. У ратника. Ну и что? У нас же отнимали. И они будут.