Тропинка в небо(Повесть)
Шрифт:
Фигурно переступая под вкрадчивую музыку танго («Утомленное солнце нежно с морем прощалось»), Манюшка искоса бросала взгляды на своего сосредоточенного партнера. Захаров был повыше ее, ну, может, на полногтя, они плавали в танце, что называется нос в нос. Ей видны были каждое шевеление его губ и каждый прижмур глаз, и тень каждой мысли, прокравшаяся по лицу.
Долго топтались молча (солнце уже совсем утомилось), наконец Толик, сработав на лице ироническое выражение, как бы горестно воскликнул:
— Эх, жисть наша поломатая! Искал я, Марий, искал хвыномена и вдруг, как
— Да? Интересно, кто такая? Рядом — значит, в тридцать шестой школе?
— Ну, что ты, Марий! По всем штатским девчонкам уже давно в моей душе отзвонили колокола. И давно уж моя хрустальная мечта — это… ты!
Манюшка сбилась с такта и наступила ему на ногу.
— Ну, ну, почему бы нам и не потрепаться на эту тему? — насмешливо отозвалась она. — Как долго терзает вас сия роковая страсть?
— Это не треп, Марий. — Толик смотрел под ноги, будто боялся, что она снова оступится. — Я серьезно. — Он поднял на нее глаза, в них промелькнула ироническая искорка, но тут же погасла, он густо покраснел и снова потупился.
«Ему стыдно», — всем своим существом почувствовала Манюшка, и ей тоже почему-то стало стыдно, аж слезы выступили.
— Эх, задурил ты голову бедной девке, — хотела вернуть она его на протоптанную дорожку иронии, но в голосе прорвалась предательская хрипотца. — Зря ты все это, ей богу. Зря. — Манюшка высвободилась и вышла из круга.
Она отошла к окну в районе «Камчатки», прислонилась лбом к темному стеклу. Эх, как это все вышло… Такой насмешник… умница… товарищ… А может, просто выключилась она на момент и ей все это примстилось? Но почему же… ладно, что кружится голова — это можно объяснить, почему. Все-таки Новый год отмечали. А вот томительная сладостная боль в сердце откуда и стыд?.. Как теперь они глянут в глаза друг другу? Кто-то осторожно тронул ее за плечо.
— Пошли потопчемся? — Гермис.
С Манюшкиных губ готов был сорваться возмущенный возглас: «Да ты что? После того, что случилось?», — но она тут же опомнилась: «Да ведь никто же ничего не знает». И молча подала ему руку.
Танцуя, оглядывала ребят. Захарова нигде не было видно. Ушел, что ли? Ей стало жаль, что ушел. Конечно, зря затеял этот разговор, зря вогнал в стыд и себя и ее, но втайне она была благодарна ему за то удивительное волнение, что возбудил он в ней своим дурацким объяснением…
Это опять было танго («Мы с тобой случайно в жизни встретились, оттого так рано разошлись»), и где-то в середине танца Гермис, прижав девушку к своему мощному торсу, попросил:
— Только чур не смеяться, ладно, Марий? Для меня это больше, чем серьезно.
— Что такое? — Манюшка подняла к нему встревоженное лицо. — Ты решил плюнуть на академию? Или вызвал на дуэль Барона? Или потерял единственный рубль? Слушай, не дави так руку, а то из нее масло закапает.
Гермис слегка ослабил тиски.
— Ладно, издевайся. Все вы тут только на одно и способны — осмеять товарища. А дело такое, что… В общем, Марий, мы с тобой всегда были откровенны и всегда говорили без всяких там… намеков и иносказаний. Вот и сейчас давай так же.
Скажи честно — что, если б я признался тебе… кое в чем… что бы ты ответила?— Вот интересно: призываешь говорить без намеков, а сам такого тумана напустил… Я ведь тоже могу так: если ты признаешься мне кое в чем, я тебе и отвечу кое-что.
Володя насупил свои широкие сросшиеся брови.
— Да, действительно… Не так-то это просто, оказывается… Ну, да что! Скажи, что бы ты…
— Опять! — Манюшка глянула на него с насмешливым прищуром. — Ты можешь прямо? Влюбился, что ли, в кого-нибудь и хочешь, чтобы я посодействовала знакомству? Это можно: я сводня со стажем и опытом. Так говори, кто она.
— Она — это ты! — выпалил Гермис и отвернул лицо, словно подставил щеку: на, бей.
У Манюшки глаза от изумления сами собой вытаращились, а кожа загорелась от смущения и… удовольствия.
— Ну, это ты уж… — стараясь не выдать себя, громко сказала она. — Зачем это?
— Может, и незачем, — пожал плечами Гермис, — да что поделаешь — любовь зла.
Манюшку это задело: подумаешь, невольник любви! Она что, такая уродина, что ее можно полюбить только по этой пословице, а не саму по себе?
— Нет, Володя, — с притворной ласковостью мстительно произнесла она. — Спасибо, что обратил внимание, но… у меня ведь есть мальчик, мы с ним… встречаемся, и тут уж ничего не поделаешь…
Спина партнера под Манюшкиными пальцами стала прямой и твердой.
— Кто такой?
— Какая тебе разница?
«Прости, прощай! — закругляясь, рыдал лирический тенор. — Может, я тебя люблю по-прежнему, но я прежних слов не нахожу»…
В молчании дотанцевав, Гермис отвел Манюшку на прежнее место — к окну в район «Камчатки». Не глядя на нее, кивнул и отошел. Манюшка сбегала на второй этаж, ополоснула холодной водой пылающее лицо, а когда вернулась, сразу у двери была подхвачена Васей Матвиенко и вовлечена в круг танцующих. И снова это было танго («Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой…»).
— Ты сегодня имеешь… кхе, кхе… головокружительный успех, — заметил Архимед не без ехидства. — Тур следует за туром.
— Что удивительного — я ведь одна тут среди вас. На вечерах небось все шарахаетесь от меня к штатским девчонкам.
— Кроме меня. Но ты не замечала.
Опять разговор налаживался потечь по пробитому уже нынче руслу. У Манюшки снова запылали щеки, хотя ожидать любовного объяснения еще и от Архимеда было по меньшей мере смешно.
— Ну, ты не в счет, — сказала Манюшка. — Ты, можно сказать, моя задушевная подружка.
— Ничего себе, — пробормотал Вася.
— Да, да: с тобой — обо всем. Секретов нет.
— Но ведь не расскажешь, про что говорила с Толиком, Вовкой Гермисом, — поймал ее на слове Матвиенко.
— Почему? Пожалуйста: объяснялись в любви.
— Как это? Ты им обоим объяснялась?
— Я-a? За кого ты меня держишь, Архимедушка?
Наступило молчание. Вася, видимо, усмирял свое душевное волнение.
— «Все для тебя, — начал он подпевать патефонному солисту, — и любовь, и мечты мои…» Значит, выслушав два объяснения, в третьем ты уже не нуждаешься?