Тропинка в небо(Повесть)

— А… насчет комиссии узнать. — Он тоже говорил врастяжку. — У меня, наверно, растяжение связок. Перетренировался, видать.

Тут секретарша дала знак Гермису войти.

Видно, полковник не вел больше пространных разговоров с добровольцами: Гермис подошел к трамвайной остановке минуты через три после Манюшки. Вид у него был сконфуженный, как у оплошавшего в чем-то деревенского пса.

— Нет комиссии? — с глубоким сочувствием спросила Манюшка.

— Нет. — Гермис отвернулся и стал внимательно изучать трамвайные провода.

Погода разгулялась: небо очистилось, появилось солнышко, пресно запахло пылью.

— А ты чего это насчет комиссии к самому военкому? — невинно спросила Манюшка. — Обратился бы в нашу санчасть, все ж маленько поближе.

— Э, что говорить! — с досадой махнул рукой Володя. — Тоже волокита… Кстати, приписными свидетельствами сам военком тоже не занимается.

— Видишь ли… О, глянь-ка, еще один!

На противоположной стороне путей на остановке с трамвая сошел Матвиенко. Заметив однокашников, он начал отряхиваться, приглаживать свою растрепанную шевелюру, потом, нагнувшись, зашнуровывать (а может, расшнуровывать) ботинок. Видимо, выработав в эти минуты план действий, он выпрямился и, осматривая себя, а потому «не замечая» товарищей, зашагал через пути наискосок, оставляя ребят далеко в стороне.

— У этого, наверно, растяжение верхнего полушария головного мозга.

Гермис не остался в долгу.

— А может, его вызвали обменять приписное свидетельство на генеральское удостоверение?..

Подошел трамвай, и спецы вошли в него. Когда вагон тронулся, в дверях появился Вася Матвиенко. Вид у него был загнанный, никак не мог отдышаться после гонки за трамваем.

— Не скажешь, зачем вызывали? — вкрадчиво спросила Манюшка. Ей было досадно, что так легко, по-детски, попалась на крючок и подмывало выместить злость на ком-нибудь.

Вася, бегло взглядывая то на нее, то на ехидно прищурившегося Гермиса, покряхтел, покашлял, но так ничего и не родив, отвернулся и стал скорбно смотреть в окно.

Войдя на переменке в класс, ребята заметили, что ряды взвода поредели. И как-то глухо и немо было: ни джаз захаровский не надрывал пупков, ни в «угадай» не играли. Ребята молча сидели за партами или торчали в коридоре у окна. Захаров отрешенно уткнулся в книгу. Когда вошли Гермис, Матвиенко и Манюшка, он поочередно скользнул по ним хмурым взглядом и снова вернулся к чтению.

Игорь Козин изучал карту Кореи. Манюшка подошла к нему.

— Ты, прав, старина, — вполголоса сказала она. — Мы только что из военкомата. Действительно, записывают добровольцев. Будем ждать вызова.

Игорь посмотрел на нее долгим недоверчивым взглядом.

— Брось трепаться, Марий, я старый воробей, меня на мякине не проведешь.

Манюшка пожала плечами и отошла. Взволнованный Игорь бросился к Васе и получил подтверждение: Архимед тоже рад был отплатить за пустые хлопоты. Игорь умчался в военкомат.

До начала очередного урока оставалось две минуты.

Когда Четунов, делая перекличку, назвал его фамилию, Манюшка торжественным тоном правофлангового на поверке отчеканила:

— Курсант Козин отбыл в Корею добровольцем!

Грянул такой хохот, что Папаша вскочил со стула, замахал руками и закричал:

— Замолчите, юмористы! Я и так недослышу, а вы меня совсем оглушить хотите!

На перемене Манюшка с досадой сказала Васе:

— Слушай, как это мы так опростоволосились? Ведь знали же: не возьмут — нет, сунулись на посмешище. Все-таки насколько Толик серьезнее нас ко всему относится.

Архимед наморщил лоб, и как всегда глубокомысленно, изрек:

— Ничего это не значит. Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ Воскресник. Володя Гермис

В субботу после уроков в класс зашел Лесин.

— Товарищи, завтра комсомольский воскресник. Будем заниматься оборудованием Парка имени Красной Гвардии. Славичевский, проследите, чтобы все были.

— Обязательно. — Тон у помкомвзвода был, как всегда, двусмысленный: за первым, буквальным смыслом — «прослежу» угадывался другой: «держи карман шире».

Лесин никак не мог привыкнуть к своеобразной манере разговора своего помощника, пытался отучить его от этой «лукавой привычки раба», но безуспешно. Подозрительно вглядываясь в бесстрастное лицо Славичевского, комвзвода строго уточнил:

— Вы меня поняли?

— А как же! — прежним тоном ответил Ростик.

Весть о воскреснике всколыхнула спокойную гладь устоявшейся однообразной жизни. Всем хотелось размяться, проветриться.

Спускаясь в столовую, Захаров просвещал Манюшку:

— Ты знаешь, Марий, этот парк затмит все остальные. Там построят бассейн, детскую железную дорогу. В общем, мы сподобились участвовать в великом деле. Ну-ка, грудь вперед!

На следующий день спецшкола тремя ротными колоннами прибыла к месту работы. Обширная, заросшая бурьяном территория была занята развалинами домов, горами строительного и бытового мусора, редкими корявыми деревцами, с которых унылый ветер срывал пожелтелые листья. Спецшкольников распределили по машинам. Стоя в кузове, Манюшка огляделась. Со всех сторон в будущий парк вливались многочисленные колонны. Ей всегда становилось радостно, когда она могла сказать: вот сколько нас!

— А дивчат, дивчат! — восхитился стоявший рядом Мотко. — Эх, хоч бы за мизинчик подержать яку-н'eбудь.

Манюшке стало почему-то опять обидно: вот, они по-прежнему считают ее «своим парнем», а самой ей все больше стало казаться, что она невольная лазутчица в мужском стане.

Неожиданно заводилой показал себя Володя Гермис. Неповоротливый, стеснительный, в классе он вел себя степенно и тихо, с видимым удовольствием слушал остряков и зубоскалов, но сам активно не проявлялся. А сегодня на него словно что-то нашло: балансируя на ногах посреди кузова, он запевал и дирижировал импровизированным хором. Голос у него был крепкий, с залихватскими и разудалыми переливами.

Проехав центр города, машина долго петляла по узким улочкам и переулкам, наконец выбралась к обрывистому берегу и по накатанному следу съехала на песчаную косу. Река волновалась и глухо роптала. Упругий и резкий осенний ветер гнал против течения гребни волн. Они, пенясь, неслись навстречу пароходу, медленно идущему вниз. Буйки с красными флажками приплясывали и подпрыгивали, будто рвались вон из холодной воды.

— За работу, друзья, за работу! — затянул Гермис, но неожиданно дал петуха.