Троя. Пепел над морем

— Побить камнями предателя, — кивнул Агамемнон, и ошалевшего от свалившейся на него беды Паламеда потащили к стене лагеря, образовав полукруг из воинов, которых корежило от ненависти. Люди всегда готовы поверить в самое худшее, когда ситуация такая, как сейчас. Они хотят найти виновного в их бедах, и им очень вовремя подсунули его. И даже то, что Паламед храбро сражался в одном строю с ними, уже не имело никакого значения.

— Я не виноват! Одиссей погубил меня! — крикнул Паламед, но его крик потонул в страшном зверином вопле.

— Получи, сволочь! — заорал царь Итаки и первым бросил камень, разбивший лицо эвбейского царя. Тот схватился за окровавленный лоб и завыл от страшного унижения, но в него уже полетели десятки других камней, которые похоронили его под своей тяжестью за считаные минуты.

Так погиб отважный воин и умнейший из данайских царей, который оказался слишком наивен и прям. Он недооценил жажду мести того, с кем воевал вместе плечом к плечу. Паламед уже успел выбросить из головы недоразумение на Итаке, да только Одиссей ничего не забыл. Он не любил прощать обид. А еще он всей душой хотел покинуть это проклятое место. Царь Итаки пошел в дальний угол лагеря, где из досок наполовину сгоревших кораблей собирали какую-то странную повозку. Осталось совсем немного, день-два, и она будет готова. Ведь он понял, зачем этот паренек приехал в лагерь. Слишком быстрые у него глаза для того, кто просто принес весть. Он уже увидел, где стоят шатры царей, где сложена добыча, и где дымят походные кузни. Царь Эней теперь знает, как запирают ворота лагеря изнутри и сколько стражи около них стоит. И он точно знает, сколько костров, около которых сидят воины, приходится на те, что потухли навсегда.

Одиссей сплюнул и пошел быстрее. Желание покинуть эту проклятую землю стало еще сильнее.

* * *

В то же самое время. Сифнос.

Это был волшебный день, и еще никогда Феано не была так счастлива. Она уже несколько дней почти не расставалась с госпожой. Они обедали вместе и вместе ткали, перемывая косточки всем бабам острова. Феано рассказала ей все микенские сплетни годичной давности, а Креуса заразительно хохотала и всплескивала руками, не веря ей. Бывшая рабыня только сейчас узнала, как теперь прилично есть благородным. Небольшой трезубец с затупленными кончиками был сделан из чистого золота, и Креуса довольно ловко управлялась им, забрасывая в рот куски мяса и лепешки, которую макала в подливу. На недоуменный взгляд Феано царица пояснила:

— Так мы славим своего бога Поседао, повелителя моря и сотрясателя тверди земной. Трезубец — его знак.

— Надо же… — протянула Феано и тоже взяла вилку, попробовав наколоть ей кусок козлятины с ароматными травами. — Хм-м, это очень удобно, госпожа! И пальцы остаются чистыми. Сколько раз я хватала платье грязной рукой. Едва отстирывала. Жалко, хоть плачь!

— Я тебя так понимаю, дорогая! — пухленькое, наивное лицо Креусы лучилось совершенно искренним участием. — Когда платье красивое, это так обидно.

Им подали еще хлеба, вина и оливок. В отсутствие мужа царица питалась просто, будучи к еде совершенно равнодушной. Только сладости на египетском меду она любила больше жизни и нещадно погоняла Филона, требуя развести пчел поскорее. Ей из собственных угодий меда пока не доставалось.

— Пойдем, милочка, в мои покои, — сказала ей Креуса. — Я тебе такое полотно покажу, ты просто обзавидуешься. Я его еще никому не показывала, пока оно не было готово. Таких цветов не ткала даже басилейя Хеленэ, а я давно слышала о ее мастерстве.

Феано зябко передернула плечами при упоминании ненавистного имени и безропотно пошла в покои царицы, где и впрямь увидела натянутую на станке ткань с цветами немыслимой красоты. Алые маки распускали свои лепестки, а капельки росы, сделанные из крошечных жемчужин, казались живыми, переливаясь нежным блеском в лучах закатного солнца. Феано ахнула. Ей даже притворяться не пришлось. Этой работе цены нет, и невысокая пухленькая Креуса лучилась законной гордостью.

— Это так прекрасно, госпожа, — выдохнула Феано, представляя себя в таком платье. Да Эней от нее глаз не оторвет, когда увидит.

— Садись, — показала Креуса на соседний станок. — Надо хотя бы пол-локтя соткать до темноты. Негоже женщинам царского рода проводить время в праздности. Ты умеешь вязать?

— Нет, госпожа, — отчаянно покраснела Феано, зная, что все состоятельные женщины острова день-деньской стрекочут спицами, одевая свою родню в дорогущую, невероятно теплую шерсть.

— Я тебя научу, милочка! — махнула пухлой ручкой Креуса. — Возьми вон тот клубок со спицами. Смотри! Раз петелька, два петелька…

К концу вечера Феано уже смогла сделать что-то похожее на вязанную полосу, но работу пришлось распустить. Уж слишком скверной она оказалась по сравнению с той, что выходила из рук царицы, которая болтала как сорока, в то время как ее пальцы мелькали с немыслимой быстротой, на глазах рождая пятку носка. Феано чуть сквозь землю не провалились от зависти. Ей так нипочем не суметь. Да у нее и охоты к такому занятию не было, откровенно говоря.

— Пойдем в мою купальню, — заговорщицким тоном прошептала Креуса. — Царь велел на крышу бронзовую бочку поставить, чтобы всегда вода теплая была. Сейчас прохладно, правда, так я велю доливать горячей из кувшинов.

— Царская купальня? — удивленно посмотрела на нее Феано. — Мне туда можно?

— Конечно, моя дорогая, — потянула ее за собой Креуса. — Там уже готово все.

Феано даже замерла от восторга, когда увидела это великолепие. Царица велела вытесать новый бассейн, в котором могло поместиться человек пять-шесть. Его вырубили прямо в скальном основании, на котором стоял дворец, потом тщательно промазали какой-то смесью из извести и пепла с острова Фера, называемого иначе Санторини, а потом начисто заполировали камнем с Наксоса, доведя до зеркального блеска. Стены купальни выложили золотистым мрамором, который добывался неподалеку, на Паросе, и кусками порфира, привезенного из Угарита.

— Великие боги, — застонала Феано, погрузившись в ванну с головой. — Я ничего лучше в своей жизни не знала. Все на свете отдала бы за такое! Это же сущее блаженство, госпожа!

— Это еще не все, — ласково улыбнулась ей Креуса, которой рабыня промывала волосы какой-то смесью из пепла и ароматных масел. — Сейчас тебя разомнут как следует. Мне-то самой нельзя, я же в тягости, на животе лежать не могу. А вот ты поймешь, что такое попасть на гору Хахарва(1), или в Элисий, если ты веришь в ахейских богов.

— Верю в Великую мать, госпожа, — ответила Феано, — я ей жертвы приношу.

— В Великую мать везде верят, — кивнула Креуса. — А ты слышала про пару египтян, которые у нас поселились? Представляешь, эта Нефрет лысая!

— Как лысая? — растерялась Феано, волосы которой были ее законной гордостью. Густые, длинные, играющие короткими бликами, когда ловили солнечный луч. Их даже расчесать бывает непросто, зато, когда расчешешь, то волнистая грива спадает ниже копчика, вгоняя в завистливую оторопь все бабье во дворце.