Троя. Пепел над морем

— Да чтоб я провалился! — заорал Ахиллес и погнался за Гектором со всех ног. — А ну, стой, сволочь! Стой, если не трус! Я тебя на бой вызываю! Только ты и я! Назад все! Он мой! Кто в него стрелу пустит, я на части порву! Сто-о-ой!

Гектор, который уже почти дошел до городских стен, услышал его крик и повернулся в недоумении. Последние отряды втягивались в ворота, которые вот-вот закроются, а со стены криком кричала мать Гекуба, умоляя его зайти в город. Царь Париама, который вторил ей, бил кулаками по камню стены и давился бессильными слезами. Немыслимо оставаться за воротами одному, когда все войско уже в городе, но Гектор остался. Он так и стоял, спокойно наблюдая, как ахейцы бегут прямо к нему. А впереди всех бежит Ахиллес, лютый враг, лучшего друга которого он вчера убил. Царевич стоял, не слушая криков, и Скейские ворота затворили, набросив толстый брус на петли. Воины не впустят в город врага, даже если сына царя вдруг посетило боевое безумие, и он решил сразиться со всей армией один.

— Гектор! — шептал Париама, у которого пересохло в горле. — Гектор! Сынок! Да что же ты делаешь? Неужто боги помутили твой разум! — царь пришел в себя и заорал. — Да беги ты, олух! Мы тебе западные ворота откроем! Беги, я сказал!

Гектор, словно очнувшись от наваждения, вздрогнул и огляделся по сторонам. Узкий рукав дороги, которая огибала Трою, пролегая между стеной и крутым обрывом, уже вовсю наполнялся ахейцами. В них полетели стрелы и камни, но они тянули жадные руки к Гектору, тому, кто избивал их в каждом бою, оставаясь неуязвим в своей бронзе.

— Убью-ю! — ревел Ахиллес, который бился полдня, но как будто ничуть не устал. Свирепая сила, которой был наполнен этот воин, била таким жутким, ярким огнем, что Гектор сделал то, чего не делал никогда в жизни. Он побежал. Побежал так, что Ахиллес, куда более быстрый и худощавый, едва смог догнать его прямо у тех ворот, что вели к берегу реки.

— Стой! — сказал Ахиллес, но Гектор уже никуда не бежал. Напротив, он занес копье для броска, и Ахиллес, не снижая хода и хохоча во все горло, отбил его в полете щитом. Он бросил в ответ свое, и Гектор ушел в сторону. Он все же был отменным воином.

Царевич закрылся щитом и вытащил меч, приготовившись к атаке, и это стало его ошибкой. Ахиллес в три прыжка добежал до своего копья и, оскалившись, встал перед Приамовым сыном.

— Удрать хотел, сволочь? — спросил Ахиллес. — После того как Патрокла убил?

— Давай договоримся, — прохрипел Гектор, грудь которого поднималась в бурном дыхании. — Тот, кто убьет другого, возьмет себе доспехи, а тело отдаст, чтобы его похоронили достойно.

— Это и так мои доспехи! — зло выплюнул Ахиллес, короткими, точными ударами копья загоняя Гектора к краю обрыва. — И я ни о чем! С тобой! Договариваться! Не буду! Ты над другом моим хотел поглумиться! А я поглумлюсь над тобой!

Как бы ни был Гектор умел, но шанса против искусного копьеносца у мечника почти нет. Только если отрубить наконечник, но Ахиллес такой возможности ему не давал. У этого ахейца не только звериная сила и выносливость, но и реакция нечеловеческая. Могучий, но беспредельно уставший Гектор двигался все медленнее, и с каждым выпадом врага ему все тяжелее поднимать щит, чтобы отбить удар. И тогда Ахиллес ударил в одно из тех немногих мест, что не было защищенно бронзой. В шею, чуть выше той ямки, где сходились ключицы. Гектор захрипел и упал на землю, а Ахиллес ногой столкнул его с холма вниз. Слуги, ожидавшие исхода боя, вмиг раздели царевича догола, а потом толпа ахейцев набросилась на мертвое тело того, кто нагонял на них такой страх. Каждый посчитал своим долгом вонзить в него нож или копье, ведя себя словно гиены, которые, терзая тело мертвого льва, пытаются излечить свой застарелый страх.

— Колесницу пригоните! — заорал Ахиллес, не обращая внимания на стрелы, полетевшие со стены. Что сделают они ему, закованному в бронзу с головы до ног. Наконечники бессильно скользили по его блестящим бокам, и ахеец неспешно спустился вниз, куда уже подогнали коней. Он прорезал отверстие между сухожилием и пяткой и протянул веревку, которую привязал к колеснице.

— Х-ха! — заорал Ахиллес и погнал коней, мотая бессильное тело по кочкам и камням на глазах у всей Трои и царя Париамы, который плакал, обнимая воющую от безумного горя жену.

* * *

Девять! Всего девять сыновей осталось у царя Париамы, и все они стояли и мрачно смотрели, как он мечется по дворцу, бросая в кучу одну вещь за другой. Агафон, Парис, Паммон, Гиппофой, Антифон, Деифоб, Дий, Гелен и Полит — вот и все, что осталось от десятков царских наследников, бывших опорой своему отцу столько лет. Он уже не различал, кто из них рожден Гекубой, кто иными женами, а кого прижил от рабынь и жен своих козопасов. Теперь это было неважно, слишком уж мало осталось истинной царской крови.

Ковры, покрывала, пурпурные ткани, бронзовые треножники и золотая чаша из Фракии, которой Париама дорожил как ничем другим — все это лежало неряшливой кучей. Чаши было жаль всем, кроме царя. Искуснейший мастер ее сделал, украсив тончайшими узорами. Различное добро продолжали нести из кладовых, пока растрепанный, с безумными глазами царь бормотал.

— Все погибли! Все до единого! Одни бездельники остались! Плясуны, любители баб и вина! Воры! Лгуны! Трусы проклятые! Только чужих овец отнимать горазды, прикрываясь моим именем. Да лучше бы вас всех ахейцы перебили! Бесполезные хвастуны. Чтоб вас молния всех поразила!

Он повел по сторонам бессмысленными глазами и заорал.

— Грузите все на повозку! Я сам поеду!

— Ты куда это собрался? — Гекуба, немолодая, но статная еще и красивая женщина бесстрашно вышла вперед и загородила ему дорогу. Ее голос дрожал, но ни слезинки она не проронит, пока здесь дети ненавистных соперниц. Они не увидят ее слабости. — Ты спятил? Тебя там убьют и собакам скормят! Я уже сыновей потеряла. Мне еще и мужа потерять?

— Уйди с дороги, женщина, — с яростью взглянул на нее Париама. — Убьют так убьют. Но я в последний раз своего сына увижу. Я выкуплю его… Он отдаст мне его…

Царь выскочил на улицу, где перед дворцом собралась немалая толпа, многие из которых рыдали в голос. Париама схватил свой посох и начал размахивать им, нанося беспорядочные удары и рассыпая ругательства и проклятья.

— Прочь! Прочь отсюда, сволочь! Идите по домам и там плачьте! И без вас тошно!

Старый раб, который уже подогнал повозку, запряженную мулами, терпеливо ждал, пока пройдет вспышка хозяйского гнева. Он уже пожил свое. Если убьют, то убьют. Раб уже давно свыкся с тем, что смерть скоро примет его в ледяные объятия. Именно поэтому он и вызвался поехать вместе со своим царем. Париама сел в повозку, и раб ткнул мулов острой палкой, понуждая тех тронуться вперед. Отсюда до ахейского лагеря — рукой подать…

Как пройти туда, куда пройти нельзя, да еще и воз добра провезти? Только дав горсть серебряных колец страже у входа и напугав воинов именем Ахиллеса, как же еще? Не бог же усыпит их на посту? Смешно и подумать о таком. Получив серебро, воины открыли ворота ахейского лагеря без малейшего промедления. Они отобрали бы поклажу, укрытую кожами, но не хотели связываться с бешеным царем мирмидонян, к которому все это везли. Так Париама оказался перед шатром Ахиллеса и бестрепетно вошел внутрь.