Троянский конь

— Понял… — Юань торопливо закивал.

— Женя, договорись о способах контакта и бумагу с ним подпиши. О сотрудничестве. — Она посмотрела на Юаня. — Не бойся. Это страховка, чтобы ты не надумал вдруг в бега податься.

— Кать, — озадаченно почесал в затылке Женя, — а с остальными-то что делать?

— Тех, кого со стволами взяли, оставь, остальных отпусти. Пусть объяснительные напишут по поводу драки у мотеля и валят отсюда.

Катя вышла в коридор, направилась к кабинету Гукина. Помня о вчерашнем разговоре, толкнула дверь без стука. Гукин как раз развешивал китель на плечиках.

— Катерина, а почему без стука? — изумился он.

— Сами сказали, Никита Степанович, не при дворе английской королевы живем, — отрубила Катя.

— Запомнила, — фыркнул Гукин, занимая свое кресло и разворачивая газету. — А на пятиминутке почему не была?

— В школу ездила к Настене.

— А-а, — понимающе мотнул благородно-красивой головой Гукин, углубляясь в просмотр статей. — И как школа?

— Стоит, — ответила Катя.

— Хорошо. А ко мне зачем пришла?

— За санкцией на прослушку и наружное наблюдение.

— За са-анкцией? — вытянув губы трубочкой, сказал Гукин, перелистывая страницу. — Санкциями у нас, Катерина, ведаю не я. Санкциями, Катерина, ведает прокуратура.

— Я знаю, — терпеливо ответила Катя. — Но мне необходима ваша поддержка, иначе Гриня никогда мне санкции не даст.

— Во-он что-о. — Гукин перевернул очередную страницу. — И кого же это ты, Катерина, пасти собралась, что Гринев без моей поддержки тебе санкцию не даст?

— Владимира Андреевича Козельцева.

— Ах, Владимира Андре… — В этот момент Гукин понял, ЧЬЮ фамилию назвала Катя. И едва не выронил газету из рук. — Да ты что, Катерина, с ума, что ли, сошла? Ты про какого Козельцева говоришь? Про того самого?

— Про того самого, — подтвердила Катя. — У нас имеется оперативная информация, что Владимир Андреевич Козельцев способствовал незаконному освобождению Смольного. Более того, Козельцев до сих пор помогает Смольному.

— Нет, Катерина, — отрубил Гукин. — Извини, я начальник УВД, а не самоубийца. Такие неприятности наживать? Нет уж. И сам не стану, и тебе не разрешу. С какой такой радости?

— Но он же… — начала было Катя, однако Гукин остановил ее:

— Доказательства есть?

— Но ведь именно для этого я и прошу санкцию на прослушку и проверку личной корреспонденции.

— Ладно, а показания твоего источника информации официально оформлены?

— Нет, конечно.

— Ну вот, — сокрушенно покачал головой Гукин. — Информатора засвечивать ты не хочешь, а головы, свою и мою, подставлять — запросто. Так не пойдет, Катерина. Ты уж, будь добра, действуй согласно законодательству, а лучше вообще ко мне с этими идеями дурацкими не лезь. Тоже мне, придумала.

— Никита Степанович, но вы же понимаете…

— Катерина, я все понимаю, — Гукин наклонился вперед, понизив голос, выдохнул: — А ты-то сама понимаешь, что ничего этим своим расследованием не добьешься?

— Да почему?

— Да потому, что у Козельцева твоего связи — раз, деньги — два, информаторы — три. Ты со своей должности слетишь, даже дело не успев надписать. — Гукин откинул газету. — Да чтоб ты знала, в нашей «конторе» полным-полно людей, которые спят и видят, как бы перебраться в столицу. Тот же Гринев, к примеру. Или ты думаешь, что твои ребята такие уж неподкупные? Просто им пока цены настоящей никто не предлагал. — Гукин откинулся в кресле, закурил. — Тебя сдадут в две секунды вместе со всеми твоими идиллическими устремлениями. — Он раздавил наполовину недокуренную сигарету в пепельнице. — Вон хочешь мэра нашего слушать? Только скажи. Я санкцию в прокуратуре без звука выбью, а насчет Козельцева и не думай даже. Поняла?

— Поняла, — ледяным тоном ответила Катя. — Разрешите обратиться к вышестоящему начальству?

— Вон как… Ну, обращайся, если хочешь. — Гукин поскучнел. — Только учти, вышестоящее начальство тебя слушать не станет. В лучшем случае переведут в обычные опера. В худшем — по стенке размажут.

— Разрешите идти? — четко спросила Катя.

— Иди, иди.

Гукин что-то усиленно искал на столе. Как только Катерина вышла, он мрачно и витиевато выматерился, посмотрел на сложенную газету и бросил ее в корзину для бумаг.

* * *

Диме нравилось наблюдать за детьми. Три шестых класса, отпущенных на экскурсию милостивым разрешением директрисы, путешествовали по гигантскому комплексу «Мосфильма», рассматривая отечественное «киноцарство». Не Голливуд, конечно, но и мы не Америка. Глаза горели у всех. Даже у фарфоровой Лялечки. Поначалу она фыркала, но когда группу отвели в четвертый павильон и позволили посмотреть съемки программы «Куклы», даже самые отчаянные скептики расслабились и заулыбались. А уж когда увидели «живых» актеров:

— Ой, это же Безруков.

— Где?

— Ну, вон же он пошел, дура!

«Странное дело, — размышлял Дима, шагая следом за группой, — на глазах у этих детей разрушается миф о сказочной жизни кино, но от этого он не становится менее притягательным. Парадокс. Да и, разрушая один миф, мы по ходу дела создаем другой. Как будто именно это и есть фильм. Дети не видят и четвертой части процесса кинопроизводства, но зато они свято уверены, что знают, как делается кино».

Ольга Аркадьевна, классный руководитель шестого «А», выглядела восторженной не меньше, чем дети.

— Знаете, я первый раз на киностудии, — призналась она Диме, пока дети рассматривали длинный стенд, посвященный «Белому солнцу пустыни». — И всего один раз видела своими глазами настоящего актера. Альберта Филозова, в Москве. Он в булочной в очереди стоял. В центре.

И покраснела, словно созналась в чем-то совершенно неприличном.

— Скажу вам откровенно, — ответил, улыбаясь, Дима, — я, попав сюда первый раз, чувствовал себя так же. Как на другой планете оказался. Правда, тогда актеров тут почти не было. Это сегодня много. Съемка. А вообще, — он понизил голос, — теперь мало снимают. И все больше на натуре. На натуре дешевле.