Трудное бабье счастье

Однообразно и усыпляюще постукивал безустанно снующий маятник на часах-ходиках. Глубоко из подполья доносилось утробное кошачье мяукание, то был уже многолетний, испытанный ухажёр их домашней кошечки Нюрки. Она понесла от него не один приплод.

Это, собственно говоря, мяукание и подвигло Надю на то, чтобы открыться.

– Мам… Ты ещё не спишь?

– Да нет.

– Слушай… – Чтобы не говорить громко, Надя стала на коленки, подвинулась поближе к краю печи и чуть свесила голову. – Меня ведь сегодня в невесты сватали… Пашка… Ну этот, вчерашний, кошкинский… Я, как услышала, чуть не упала.

Надя полагала, что мать сейчас, как только услышит, заполошится, забросает дочь вопросами, но та молчала.

– Слышишь?

– Да слышу, слышу…

– Он говорит, а меня почему-то прям смех разбирает. Тоже мне, жених какой выискался!

– А что? Чем он, по-твоему, не жених?

– Ну как это «чем»?! Посмотришь на него – ни рожи ни кожи.

– А тебе кого надо? Артиста, нечто, какого?

– Ну не артиста, конечно… Почему токо артиста? Но всё равно хоть бы покрасивше немного был… Да взять хоть папу, допустим, моего, каким он по молодости был. Чтоб влюбиться в него без памяти! Тогда токо и в невесты, а не раньше.

– Глупая ты ещё, Надёна… В чём-то умная, ничего не скажешь, и книжек начиталась, а в чём-то глупая. «Влюбиться»! Эка чего захотела! Это токо в книжках твоих токо что и делают, что влюбляются. Больше-то ничего не умеют. А по жизни ты смотри, чего у человека за пазухой есть…

Надя чувствовала, что мать в чём-то права.

– Может, лучше ни за кого не выходить? Можно ведь и одной…

– Не, мужик всё одно нужен, – возразила мать. – Вон возьми хоть бабу Алёну…

Баба Алёна с мужем успела пожить не больше недели, даже ребёнка не зачала, как грянула война. С войны муж не вернулся, так всю жизнь одна и прожила.

– Чуть что – крышу покрыть, дровишек с лесу подвезти, картошку окучить – ищи кого-нибудь, поллитруху готовь. Да ещё при этом попроси, на колешки перед ним, а он ещё изгаляется. Это ж тоже не жизнь! Да и детишки вроде нужны. Как же без детишек? Они ж тебя обихаживать будут на старости лет. Об этом ведь тоже заране подумать надо.

– Так, значит, по-твоему, мне соглашаться?

– Не. Надо не надо – ты сама про себя решай. Я токо к тому, что жить-то с умом надо, а не то что «красивый – некрасивый»… Да он, по-моему, не такой уж и урод. Чего тебе вдруг в нём так не поглянулось? Ну, может, тощой, так ведь это дело наживное, мясо-то себе всяко нарастит, были б кости. А тощие, я тебе скажу, даже лучше. У них, я давно заметила, всё как-то сноровистее получается, ленятся меньше.

– Ну, допустим, выйду я за него… Я ж уеду от вас. Останешься тут одна. Ничего? Не боязно?

– Ничего. Как-нибудь… Да и Колька с Олюшкой подрастают. Скоро мне в помощники будут. Так что ты про нас не думай! Ничего, справимся, нам не впервой. Ты свою судьбу бабскую устраивай.

9

Свадьбу справили в начале декабря, когда предзимние хлопоты в основном были уже закончены: озимые давно посажены, собранные этой осенью овощи перебраны и укрыты, печи подмазаны, крыши покрыты, а простенки, где надо, утеплены.

Справляли свадьбу в два этапа. Первый день в Сосновцах. Отчасти из-за того, что Волга к этому времени ещё не успела как следует стать, лёд схватил реку ненадёжно и многие из родственников молодожёнов, особенно пожилые, остерегались по нему идти. Другая причина крылась в венчании. В самом Кошкино такой возможности не было: Успенский собор с незапамятных времён использовался под какие-то склады, зато в селе Охотино церковь была открыта и даже батюшка имелся. Правда, совсем-совсем старенький. И голос у него был тихий-тихий. Настолько тихий, что во время венчания почти никто, в том числе и молодые, ничего не разобрал. Что, в общем-то, было и не важно, поскольку ни Надя, ни Павел в Бога, естественно, не верили и, будь на то их воля, вообще бы обошлись без венчания. Вот ЗАГС – другое дело.

На следующее утро молодые и часть родственников перебрались в Кошкино, и свадебное торжество возобновилось с новой силой.

Дом у Федорычевых (такой теперь была Надина фамилия) оказался действительно вместительным – пятистенок, никакого сравнения с её скромным отчим домишком, и франтоватым: резные оконные наличники, такие же резные, крашеные кружева-подзоры по всему фронтону и деревянный петушок на крытой железом крыше. Молодым выделили отдельную половину. Одарили полдюжиной кур, парой гусей, одним подсвинком – для начала вполне достаточно. Снабдили всем необходимым для жизни – мебелью, посудой, постельным бельём. Словом, живи да радуйся.

К мужу Надя постепенно привыкла. Перестала замечать его худобу. И не то чтобы он стал ей нравиться, но и больших изъянов в его внешности больше не находила. Ссориться ссорились – как же без этого? Особенно когда лишку выпьет. Бывало, доводил Надю до слёз. Но зато и мирились. Не могло её не радовать, что Павел действительно оказался справным хозяином, не лентяем. Устроился на работу автослесарем в ПМК. Сама же Надя предпочла работу в валяльне. Дело это ей было отчасти привычно: у них в доме какое-то время держали овец, и, как обращаться с овечьей шерстью, она уже худо-бедно знала. Это-то и решило её выбор в пользу валяльни. Потом, правда, пожалела: могла бы с её грамотностью найти себе что-то достойнее, но… Как сразу получилось, так и получилось, а бегать с места на место – не в её правилах. Таких «побегушек» она сама не уважала. В валяльне испробовала на себе все стадии обработки: и на «волчке», где первый раз разбивают доставленную из местных деревень шерсть, и в чесальне, и на обмолотке, и в катальной, и на растяжке, и даже постояла у сушильной печи. Всегда и везде, на любой операции, отличалась исключительной добросовестностью, пользовалась неизменным уважением и товарок по ремеслу, и начальства. Её при каждом торжественном поводе хвалили, премировали, фото никогда не убиралось с Доски почёта. Лишь время от времени, по мере того как бежали годы и неизбежно старилось её лицо, один снимок сменял другой. Словом, была, что называется, человеком на своём месте.

Так же внешне неброско, но вроде удачно складывалась её женская доля. Через год после свадьбы родила дочь Лиду. Через два года – дотерпели до момента, когда покинут общий дом, переберутся на квартиру в доме городского типа на улице Газовиков, – подарила мужу сына. Назвала его в память о своём отце Николаем. На этом с семейным пополнением Федорычевы решили закруглиться. Ещё через какое-то время Павел ушёл из ПМК оператором на открытую в 1971 году компрессорную станцию от «Севергазпрома». Жалование там было заметно больше, а продуктов к столу поразнообразнее: для работающих «на газу» функционировала специальная лавка со снабжением товарами напрямую из Москвы.

Так, в относительном благополучии, без ощутимых потрясений, не испытывая больших радостей, не получая ярких впечатлений и в то же время избегая крупных размолвок, деля жизнь между работой и домом, Федорычевы прожили вместе двадцать два года. Старшая дочь к тому времени успела выйти замуж. Мужем её стал местный парень, на момент свадьбы оканчивающий военное училище в Ярославле.

С сыном же вот какая история. Проблемы начались прямо с его рождения. Он появился на свет недоношенным, весом около девятисот граммов. Этим, возможно, объясняется, что ребёнком он был хилым. Чем только ни переболел! С годами, правда, выправился, но в армию его всё равно не взяли. Нашли какой-то шейный плексит. Он же с великой радости, что избавился от армейской лямки, взял да и обзавёлся другой уздой: скоропостижно, года через полтора после школы, на девятнадцатом году оженился!

Жену выбирал по себе. Из бывших одноклассниц. Из местных. Поставил мать и отца, как говорится, уже перед свершившимся фактом, когда по штампу в паспорт получили. Павел отнёсся к этому спокойно, а у Надежды Николаевны сердце защемило: во-первых, сыну бы ещё погулять, а во-вторых, уж больно нехорошая числилась за новоявленной невесткой репутация. Каких только сплетен вокруг её похождений по Кошкино ни гуляло! Попробовала было по праву матери открыть сыночку глаза – но куда там! Слушать не захотел. Жить молодые устроились у родителей невестки: у них жилплощадь была попросторнее. Федорычевы остались одни.