Трудовые будни барышни-попаданки 4

От такой перемены судьбы характеры часто портятся, а в случае с Минкиной — в самую скверную сторону. Бывшая крепостная стала играть в Салтычиху. Не просто била прислугу, а затейливо издевалась, прижигала лица, портила привлекательность. Ведь Алексей Андреич при всей привязанности к фаворитке интересовался другими девками, за что расплачивались они.

Маленькая и тонкая Василиса оказалась не во вкусе Аракчеева. Он оценил образованность новой служанки, поручал ей бухгалтерию в конторе и даже попросил всесильную хозяйку не обижать новую горничную. И Минкина, редкий случай, прислушалась.

Беда пришла со стороны сына.

— Он как-то приехал из Питера, а отец уже в усадьбе был. Аракчеев-молодой меня до того пару раз видел мельком. Сейчас пригляделся. Взял под локоток, отвел в дальнюю гостиную, беседы начал вести, потом целоваться полез. Я ему: «Михаил Алексеевич, пожалуйста, не надо!» Он удивился даже: «С чего это не надо?» Он добрый вообще-то, хоть и шалопай, лез без грубостей. Я решила с ним начистоту поговорить, сказала, как уважаю его и отца, но сердце мое занято. Он прислушался, улыбнулся даже. Я обрадовалась, попросила со свадьбой помочь, а он: «Помогу, конечно, только от тебя не убудет, если ты меня сейчас расцелуешь и радость подаришь». И опять обниматься… Тут слышу — шаги. Уж не знаю, на счастье или на горе: барыня увидит, что я с сынком, может, посмеется, может, покарает. Он и сам застеснялся, велел мне за портьеру встать.

Василиса замолчала. Тишину нарушил вздох Василия. Я пожалела парня: знать, что любимая в таком змеюшнике, и не иметь ни малейшей возможности помочь.

— Слышу — не барыня вошла, а Алексей Андреевич. Начал разговор с сыном. Поначалу сухо, гневался даже. Ругал сына за похождения в Питере. Что ходит в какой-то клуб, где у всех хари на лицах — маски по-господскому — и бесчинства свинские творятся. Но гнев с осторожностью — помнил, что сынок маменькин, любимый. Аракчеев-младший ему отвечает без совести: «Папенька, это не притон, а настоящий храм Венеры, мне и словами не передать. Давай лучше я тебя туда отведу, пока Милорадович его не закрыл». И тут я чихнула.

Василиса набрала воздуха, будто снова оказалась за пыльной занавесью, потом продолжила:

— Алексей Андреич вытащил меня из-за портьеры, разгневался: «Откуда она здесь?!» Сын еще больше удивился, тоже стал меня расспрашивать, будто не сам сюда привел. А я от такого бесстыдства окаменела. Тут Аракчеев-старший говорит: «Совсем Настя тебя распустила, за господами шпионишь. Она тебя уму-разуму научит. Ступай к себе, жди!» И дальше беседовать…

Несмотря на драматичность рассказа, я и Миша переглянулись.

— И тут эти братцы-свиньи, — шепнул он.

Конечно же, Василиса расправы ждать не стала. Она же по-прежнему была помощница экономки, с полномочиями. Не прошло и двадцати минут, как из дома выбежал юный курьер-казачок, поправлявший непривычный мундир и показавший предписание дежурному кучеру — гнать в Гостилово.

Прибыла до рассвета. Вася все понял, явился раньше всех в штаб, сделал в тамошней канцелярии подорожную, увы, в пределах новгородских поселений, и, семь бед — один ответ, взял двадцать рублей на дорогу.

И не то чтобы совсем-совсем было путешествие дилетантов. На первом этапе запутали погоню: создали видимость, что отправились на Москву, а сами в обозе миновали ту же заставу — и на север. Но нет хуже, чем куда-то идти, не совсем понимая куда и точно зная: там не ждут. Да и сами Васи почти домашние дети. Он — писарь, она — горняшка с функциями экономки. Так что «наша крыша — небо голубое» совсем не про них. Тем паче в дождливом октябре. Поначалу береглись, но ближе к Олонцу утратили бдительность и попались.

Финал рассказа прошел под сопенье и всхлипы. Потом Василий задремал, Василиса уткнулась в него.

— Ну, раз мы в ответе… — проворчал Миша, поднимая парня и провожая к диванчику. — Лишние пледы найдутся?

— Найдутся, — сказала я, так же сопровождая Василису.

— Между прочим, Настасью Минкину зарежут через год, — тихо сказал муж, убедившись, что ребята не слышат.

— Спасибо, утешил, — невесело ответила я. — Что сейчас делать будем?

Михаил Федорович погрузился в раздумья. А потом тихо хлопнул в ладоши.

— Знаю! На твой Чумной остров отправим!

Глава 24

Ага, — ответила я, — на Чумной. Только не будем при них так его называть…

В начале XXI века на территории Санкт-Петербурга насчитывалось более 40 островов, не считая тех, что вокруг Кронштадта. А сейчас их больше 100 — в последующие годы островную мелочь сократили, засыпав протоки.

Один из таких крошечных островков, примыкающий к острову Голодаю, на Васильевском, я приобрела, точнее арендовала на 25 лет. Произошло это два года назад по инициативе Марии Федоровны, той самой вдовствующей императрицы, что недавно пригрозилась отправить Мишу в Сибирь. Тогда в Воспитательном доме разразилась эпидемия оспы, и кто-то предложил для надежности поместить больных на остров. Островок отыскался, выяснилось, что его хозяин-купец, построивший склад, обанкротился. Благодаря административному ресурсу в лице вдовы императора Павла, я арендовала островок за символические деньги, продезинфицировала склады и устроила летний карантин, а потом построила зимние дома.

Детишки выздоравливали, с острова убегать не собирались, но все равно полицейский маячил у причала, не решаясь зайти вглубь. Потому среди окрестного народа поползли нехорошие слушки. Да тут еще помог инцидент с одним санитаром, толковым парнем, но любителем посетить кабак. Как-то он возвращался оттуда ночной порой, но на подходе к причалу был остановлен тремя матросами, пропившими все, кроме рваных курток и ножей. Они потребовали деньги, парень не растерялся:

— Все берите, голубчики! И кафтана не пожалею — сниму. Я ж на том острове работаю — каждый день то оспа, то чума, жить недолго, чего кафтану пропадать? Куда бежите-то?!

После этого островок окончательно стал Чумным. Задолго до того, как у Кронштадта построил форт Александр I, позже, благодаря эпидемиологической лаборатории, получивший имя «Чумной форт». Между тем из четырех строений только одно являлось инфекционным, да и оно почти всегда пустовало. До появления холеры в Центральной России пять-шесть лет, не меньше. В Индии, между прочим, она свою жатву уже собрала, но успокоилась перед новым нашествием. Переживем ближайшие неприятности — задумаемся над этой.

А пока мой Чумной остров впору бы назвать ОЭМ — Остров экспериментальной медицины, да неблагозвучно. Да и можно ли назвать мою медицину экспериментальной? Она воспроизводит достижения будущих лет, которые кажутся нынешним эскулапам хитроумным шарлатанством, которое если и кажется эффективным, то они не заметили какого-то фокуса. Ну а то, что меня-«шарлатанку» следовало бы уже давно писать на иконах как лекаря-бессребреницу, — так тут тоже должна быть непонятная хитрость.

Велика ли радость, что к этим эскулапам, с чинами и дипломами, отношение не лучше, чем их ко мне? Во всех слоях общества, от аристократии до простонародья. Вот такими диалогами потешают на ярмарках кукольники: