Труды по россиеведению. Выпуск 2

«Магическое мышление»

Есть веские основания полагать, что появление на российской политической сцене радикальных реформаторов – результат традиционного и, как всегда, ничем не оправданного нетерпения западнического крыла российской интеллектуальной элиты, волею судеб оказавшейся у власти в начале 90-х годов. Сегодня это важно подчеркнуть, потому что в наши дни, по прошествии эпохи «бури и натиска», стало хорошим тоном если не демонизировать состав первой бригады «шокотерапевтов», то по крайней мере открещиваться от них. На самом деле и интеллигенция, и так называемое подавляющее большинство простых людей тогда обожали молодых энергичных реформаторов и их патрона – первого президента России, обещавшего в короткие сроки «осчастливить» народ. Первый съезд народных депутатов занялся малопонятными конфликтами, что затрудняло анализ «программы реконструкции» Рыжкова – Абалкина (да и не обещала она скорого счастья и богатства). Невозможно было заподозрить беспардонное вранье, когда тебя уговаривали: потерпи три месяца – и все изменится. В ловушку очередной, на этот раз неолиберальной, утопии угодила мыслящая часть народа, к сожалению, сыгравшая решающую роль в формировании и распространении новых социальных иллюзий.

Нелепо осуждать радикальных реформаторов за то, что они якобы положили начало разбалансированности экономики страны. К 1992 г. она в своей подавляющей части уже была разбалансирована в результате губительного для всех противоборства российских властей и союзного центра, прежде всего – финансово-бюджетного (после ельцинского призыва «не платить налоги центру»). Несомненно, правы те реформаторы, которые утверждают, что ко времени их вхождения во власть управляемость экономикой – советской вообще и российской в частности – уже в значительной мере была утрачена, а товарно-денежное неравновесие достигло огромных размеров. Правда, «шокореформаторы» на этом останавливаются, «забывая» признать, что тем и другим страна обязана главным образом их покровителям и им самим.

Не очень корректна весьма распространенная в обществе огульная критика так называемой шокотерапии, с которой обычно связывают состоявшуюся 2 января 1992 г. одномоментную либерализацию цен. Сторонники рыночной экономики, в общем-то, не сомневаются в том, что большинство цен нужно было отпускать – иначе просто не был бы запущен механизм рыночного саморегулирования. Можно, правда, спорить о соотношении твердых и свободных цен в тогдашних российских условиях. Но это сюжет для особого разговора. Как бы то ни было, явно несостоятелен упрек реформаторам в том, что они не учли монополистическую природу советской экономики. Многие и сейчас считают, что сначала нужно было сформировать конкурентную среду и только потом отпускать цены. Это представление насквозь утопично, так как создать конкурентные отношения при фиксированных ценах в принципе невозможно.

Что касается не мнимых, а подлинных ошибок «действующих лиц и исполнителей» российских реформ, то об этом, казалось бы, так много уже сказано и написано, что трудно добавить что-то новое. И все же имеет смысл обратить особое внимание на мировоззренческую природу просчетов и упущений в политике реформ, как, впрочем, и в экономической политике в целом. Вопрос этот, к сожалению, не утратил своей актуальности.

Следует отметить ярко выраженную склонность как вчерашних, так и сегодняшних реформаторов к «магическому мышлению». Оно представляет собой смесь неоправданных надежд и распространенных заблуждений, иллюзий и мифов. Среди иллюзий я прежде всего отметил бы принятие в качестве руководства к действию актуальных в тот момент на Западе мировоззренческих императивов, оправдывающих погоню за его экономическими и социальными стандартами, а также абсолютизацию так называемых универсальных экономических закономерностей, не учитывающих требований «места и времени».

Многие реформаторы и просто обыватели тут же обратили перемены на личное благо, не отдавая себе отчета в том, что смитсианское своекорыстие «работает» на пользу общества только при наличии очень жестких ограничений (институтов и принципов), которых в стране не было.

Следует отметить и убежденность реформаторов в том, что максимально высокая скорость перемен гарантирует их необратимость, снижая угрозу коммунистического реванша. При этом их отличало наивно-благостное отношение к порядкам в современном мировом хозяйстве, а потому был принят тезис: стремительное открытие экономики России благотворно, постепенное и дозированное – вредно.

Теперь о мифах. Во-первых, стойкое представление о том, что в современном мире благоденствуют нации, которым удалось свести до минимума государственное участие в экономике. Речь идет об антиэтатистском синдроме, пронизывающем мейнстрим современной экономической мысли, но имеющем мало общего с действительностью. Во-вторых, убежденность в «органической слабости» государства в переходных экономиках, и особенно в России. Из этого следовал вывод: вмешательство государства в хозяйственную жизнь должно быть у нас еще более ограниченным, чем в странах Центральной и Восточной Европы. И наконец, в-третьих, насквозь мифологична была приверженность реформаторов «теории обузы»: считалось, что Россия быстрее вольется в лоно цветущего Запада, освободившись от старого бремени – слабых сателлитов в лице постсоветских республик. При этом почему-то господствовало мнение, что новые суверенные государства (бывшие республики СССР) не смогут выжить без новой России.

Конец ознакомительного фрагмента.