Труды по россиеведению. Выпуск 2
Шрифт:
Масштаб катастрофы 41-го (в 42-м продолжилось) был беспрецедентным. Военное и государственное поражение. РККА образца июня практически перестала существовать. Немец взял до 1 млн. км2 и подмял под себя около 65 млн. человек. – Да, что там, вермахт уже входил в Москву. 30 ноября в зимнюю ночную пургу немецкие мотоциклисты были обнаружены вблизи нынешней станции метро «Речной вокзал». Следующей ночью, на 1 декабря, был сброшен авиадесант на Воробьевы горы и в Нескучный сад. До Кремля оставалось четыре километра.
«Зима, Барклай иль русский бог». Не морозы, не Жуков, не гнилой сталинский режим, посыпавшийся от сокрушительных ударов германцев, но – люди, которые в ходе войны вновь станут народом, а не классами, прослойками, винтиками, которые начнут вспоминать: отечество, родина, семья, дом, а не «троцкистско-бухаринские убийцы», «мировая революция», «пятилетка в четыре года». В фильме Алексея Германа «Двадцать
Кстати, и Людоед начал что-то понимать. Еще 30 сентября в разговоре с американским дипломатом заметил: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию… Может быть, будет сражаться за Россию». Потом в речи на параде 7 ноября его знаменитый ряд наших великих предков, в разные эпохи спасавших родину. И наконец, через несколько дней после развертывания контрнаступления советских войск под Москвой со всех военных газет снимается лозунг: «Пролетарии всех страх, соединяйтесь!» (10 декабря).
Итак, Война перестает быть советско-нацистской, советско-германской, постепенно превращаясь в Отечественную и освободительную. В ней вновь обретены Отечество и история. Когда-то Первая Отечественная 1812 года принесла русским будущее, их собственное великое будущее. До этого мы жили заемным (у Европы) умом, временем, будущим. Оно рисовалось нам по «ихним» стандартам. А теперь у нас было наше. Ведь мы совершили такое! И еще совершим! И дойдем (дошли) до Парижа! Голова закружилась от восторга (за несколько десятилетий до того предтеча главной русской славы А.В. Суворов, в спазме самолюбования и гордости, восклицал: «Мы – русские! Какой восторг!»). И, закружившись, создала великую культуру.
Вторая Отечественная вернула русским историю, которую отобрала у них Октябрьская революция и КР-1, с его абсолютным ужасом, насилием, попыткой универсальной переделки. Русские вновь начали становиться нормальным народом со своим прошлым. Ведь, действительно, СССР – название никогда не существовавшей страны (без прошлого). И, как я уже неоднократно писал, страны, не связанной с определенной территорией (по Конституции 1924 г. в СССР могли в принципе войти все те государства, которые встали на путь коммунизма). То есть СССР в строгом смысле слова и не страна вовсе, а нечто совершенно иное. «Мир-система» в интенции. И советский народ строился как некая новая, никогда не бывалая, историческая общность (хотя и назовут его так позднее). У этой общности не должно было быть не только прошлого (истории), но и религии, собственности, семьи, права и т.д. У ее членов отнимались имена и присваивались «новоделы» – клички, как животным. «Интегратором» этой «исторической общности» являлись беспрецедентный массовый террор, вызывавший полностью парализующий человека страх, и коммунистическая идеология, состоявшая из низкопробной смеси вырванных из нормального контекста обрывков религии, науки, традиционных мифов, суеверий и пр.
И при первом столкновении с реальной угрозой всему этому пришел конец. Оказалось, что мы не СССР, а Россия, не Марлены, а Иваны, не «земшарная республика Советов», а «ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины», не «пролетарии всех стран…», а «Господи, помоги», не новые взаимоотношения полов, а «жди меня» и «ты у детской кроватки не спишь…».
Но во время войны произошло и иное. Страну сотрясла «демографическая» катастрофа, изменившая общество. Вот некоторые цифры. Погибло или умерло 26 млн. человек, т.е. примерно 16% всего населения. Из них 10 млн. – военные потери, 11 млн. – прямые гражданские, 5 млн. – повышенная смертность гражданского населения. Другими словами, смерть коснулась всех – и фронтовиков, и тыловиков, и мужчин, и женщин, и молодых, и не очень. 65 млн. человек – почти 40% советских людей – оказались в оккупации. 30 млн. мужчин и 600 тыс. женщин были призваны в армию (чуть более 1 млн. взяли из ГУЛАГа). Это – 18% населения. 17 млн. были эвакуированы на восток (10%). 3 млн. побывали за границей (менее 2%). Более 4 млн. (57% – женщины) – депортированы (в основном) в Германию. 2 млн. осуждены военным трибуналом (650 тыс. за сотрудничество с немцами, 200 тыс. к смертной казни), 1 млн. погиб в ГУЛАГе (в 1942 г. смертность там достигла 20%). В первые месяцы войны в плен взяли 3
млн. 300 тыс. Из них более 2 млн. (60%) умерли или были казнены немцами до конца 1941 г. Всего попало в плен за годы войны 5 млн. 400 тыс., из них выжили и вернулись примерно 1 млн. 600 тыс. (менее 30%). В Ленинграде от голода и холода умерли более 700 тыс. человек.В мае 1945 г. в ВКП(б) состояло 5 млн. 700 тыс. членов. Около 70% вступили в партию в годы войны.
Новая страна, новая партия. – Совершенно очевидно: четыре года войны существенно трансформировали наше общество. Да просто сменились актеры исторической трагедии. Одни ушли навсегда, другие навсегда приобрели новый – бесценный! – социальный опыт. Тотальная переделка 30-х была как бы отодвинута в сторону. – Из войны вышел Коммунистический режим-2. Он откажется от переделки и обратится к традиционно-русскому переделу. То есть русская история вернется в СССР, или СССР возвратится в русскую историю (не полностью, конечно, но – тенденция обозначилась)!
Таким образом, рождение и становление КР-2 совершенно отличны от генезиса его предшественника (КР-1). Да, тоже из войны и войны еще более обезличенно-технизированной. Однако войны, ставшей Отечественной и – в интенции – Освободительной. Вторая Отечественная явилась великим подвигом и опытом преодоления русским народом Ленинасталина, советско-нацистских шашней, советско-германского вооруженного противостояния. Отечественная проросла сквозь все это. И потому в великом страдании России на маршруте «Гражданская война – Гражданское общество» Отечественная занимает ключевые позиции. С Отечественной началось начало конца Гражданской.
…Как тонко, глубоко, точно почувствовал все это тот, кого полагали «нэбожителем», «гениальным дачником», «эстетом, далеким от народа и чуждым ему», «внутренним эмигрантом», а сам себя он называл «мечтателем и полуночником»; уже в 44-м он фиксирует: «Все нынешней весной особое, / Живее воробьев шумиха. / Я даже выразить не пробую, / Как на душе светло и тихо. / Иначе думается, пишется, / И громкою октавой в хоре / Земной могучий голос слышится / Освобожденных территорий. / Весеннее дыханье родины / Смывает след зимы с пространства / И черные от слез обводины / С заплаканных очей славянства. / Везде трава готова вылезти, /…». И так далее. Там еще есть: «Сорвавши пелену бесправия, / Цветами выйдут из-под снега». Внешне – это, конечно, о наших победах начала 44-го, о предполагаемом походе в Европу, в славянские земли. Внутренне же все пронизано свободой, светом, предчувствием весеннего обновления, радостных перемен. – Он ошибся? Послевоенный зажим, страшная последняя сталинская восьмилетка (45–53) разве не свидетельство краха всех этих абсолютно необоснованных и поверхностных надежд – ожиданий? Разве это не «бред торопливый полубезумного болтуна» (сказано им по другому «поводу», гораздо более благородному)?
Нет, он не ошибся. И сам об этом напишет через несколько лет: «Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но все равно, предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание (выделено мною. – Ю.П.)». Да, иного исторического содержания у второй половины 40-х – начала 50-х не было (разумеется, был еще подвиг материального восстановления страны, но и он в конечном счете, хотя никто и не подозревал об этом, был мотивирован и тысячами нитей связан с грядущим).
…Отечественная дала нам «Доктора Живаго» (может быть, «Спекторский» эстетически сильнее и новее, но в историческом смысле менее животворен). Вообще-то, как теперь становится ясным, Борис Леонидович писал его всю жизнь – начиная еще с дореволюционных поэтических и прозаических опытов. Конечно, не будь Революции, мы бы ничего этого («этого» – не только плодов творчества «the first our poet», как сказала о нем Анна Андреевна, но и ее самой, и Цветаевой, и Мандельштама, и Платонова, и Булгакова, и Зощенко, и других) не имели. Писать-то писал, но написать смог лишь после Освободительной войны. Ведь и у него, как у всех наших главных выразителей, всё по Пушкину – «и неподкупный голос мой / был эхом русского народа». Русские вновь обрели голос, когда затравленные и травящие друг друга массы стали возвращаться в состояние «народ», когда запуганный и пугающий всё и вся обыватель («проваренный в чистках предатель», с высокомерным отвращением молвил Осип Эмильевич) стал возвращаться в состояние «человек» («Жить и сгорать у всех в обычае, / Но жизнь тогда лишь обессмертишь, / Когда ей к свету и величию / Своею жертвой путь прочертишь». – Слышите? Своею, а не классового врага, не «низшей» расы (по-русски: «жидов», «хачей», «азе-ров», «черножопых» и т.д.), не политического оппонента или конкурента по бизнесу). И эхом этого нового голоса явился «Доктор Живаго» (все то, что породила Революция, в целом находилось под спудом и ждало своего часа; вскоре он настанет…).