Тук Тукыч

Я поднял куртку и нашёл в ней длинную стрелу.

При свете спички можно было рассмотреть её белое основание, как в пёрышке у гуся, и буровато-чёрный кончик с поперечными тёмными кольцами.

Игла была длинная, раза в два длиннее нового карандаша, и в кармане не умещалась. Как богатый и редкий трофей, я понёс её в руках.

— Вот вам и вставочка для ручки, — сказал директор совхоза «Красное знамя» Пётр Пименович Антонов, у которого я остановился на ночлег. — Глядишь, когда-нибудь и напишете ею рассказ о первой встрече с дикобразом в Туркмении…

Я так и сделал.

Киби

На исходе зимы мы приехали в Чикишляр, маленькую деревушку на плоском песчаном берегу Каспийского моря, и остановились в деревянном домике на высоких сваях.

Мы встали до зари, когда у самого горизонта ещё виднелась шляпка Железного Гвоздя, как называют туркмены Полярную звезду, спихнули кулас [1] в воду и двинулись в море.

1

Кулас — лодка.

Скоро со стороны берега порозовело небо, и на спокойной воде, как на огромном ледяном плато, заиграли краски раннего утра. Затем холодное январское солнце забросило луч в море, и мы увидели в туманной дали три сказочных острова.

Один был белый, как первый чистый снег, другой — мышиного цвета, а третий — розовый, как лепесток шиповника. Они держались на воде удивительно легко, почти невесомо, но их очертания менялись поминутно. Казалось, что островки колеблются, словно парусник при самом тихом ветре.

— Что за чудо, Трофим Савельевич? — тихо спросил я своего спутника.

— Да не бывает их, чудес-то, — ответил старый охотник, вглядываясь слезящимися глазами в свинцовую даль моря. — Птицы, конечно, а какие — хоть убей, не могу понять.

Мы развернули кулас и долго шли на юг вдоль плоского берега, а затем круто повернули в море, чтобы отрезать птицам дорогу на запад, обогнули загадочные острова и начали приближаться к ним.

Беспокойное движение началось прежде всего на белом острове. Немного спустя послышался глухой шум крыльев, как отдалённый прибой, и пернатый остров повис в воздухе.

— Лебеди, — прошептал старый охотник.

Сильные белые птицы быстро набирали высоту и скрылись в прозрачной синеве неба.

Потом на воде закачался серый остров и рассыпался на тысячу частей. Тревожный гогот разнёсся над морем, и волнистая лента птиц унеслась вдаль.

— Гуси! Гуси! — печально вздохнул старик. — Разве подойдёшь к ним на таком гладком месте?

Розовый остров продолжал спокойно держаться на воде. Только на ржаво-сером фоне далёкого берега было видно еле заметное его перемещение к длинной песчаной косе.

— Фламинго, Трофим Савельевич! — заволновался я, начиная различать очертания отдельных птиц.

Они плыли, как гигантский розовый венчик цветка, почти не меняя принятой формы, словно их не очень тревожило появление в море чёрного куласа и двух людей в нём. Изредка поворачивая головы в сторону лодки, они спокойно погружали в воду длинные шеи, отряхивались, хлопали крыльями и лопотали, как гуси.

Бриз тем временем стал свежее и без усилий гнал кулас к берегу и к птицам. Мы улеглись на дно лодки, закурили первый раз за всё утро и спокойно отдались воле ветра.

Минут двадцать ничего не было видно, кроме ослепительной синевы неба да высоких бортов куласа, возле которых булькала вода, как в огромной бутылке.

Мы осторожно приподняли головы, когда лодка чуть слышно коснулась дна.

Берег был невдалеке, но фламинго отошли вправо, ближе к деревушке. Они не плыли теперь, а чинно шагали к берегу, изредка окуная в воду короткие розовые хвосты.

— Дай мне ружьё, я незаметно сойду на берег, а ты поверни обратно и попытайся направить птиц в мою сторону.

— Хорошо, — сказал старик. — Другого выхода и не придумаешь.

С пятизарядным винчестером в руках я уткнулся подбородком в холодный, сырой песок, лицом к фламинго, левым боком к куласу, который уходил в недалёкий, но ответственный рейс.

Неуютно и скучно было лежать на голом берегу, без укрытия и надежды на выстрел. Но чутьё охотника подсказывало мне: выдержишь, не шелохнёшься — дело выйдет, потому что птицы смотрят сейчас на кулас, который чёрной точкой маячит в море.

Фламинго прошли немного вперёд, а затем резко повернули в мою сторону. Теперь хорошо были видны их карминно-красные ноги и розовые горбатые клювы, которые они изредка погружали в воду.

Мой спутник удачно завершил полукруг и причалил к берегу в ту минуту, когда все птицы вышли на песчаную косу.

В нерешительности, но без тревоги, они смотрели на медлительного, спокойного старика, который выволок кулас на берег, уселся на борт лодки и, будто не обращая внимания на розовую стаю, скрутил и закурил цигарку. Кулас приковал к себе внимание птиц. Они постояли тесной кучкой у воды, повернув толстые надломленные носы к Савельичу, потом развернулись в одну шеренгу и медленно двинулись ко мне.

Сотни птиц, разодетых в розовые мантии, приближались на выстрел, и всё шло бы прекрасно, но помешала ворона.

Не знаю, каким ветром занесло её на этот скучный, голый берег, но она пролетела над стариком и над птицами и подняла истошный крик, выписывая круги и петли надо мной.

Сколько раз мне мешала на охоте эта старая сплетница! Как и сорока, она начинала кружить над затаившимся охотником и тревожным криком подавала знак: «Чужой, чужой! Спасайся, пока не поздно!»

Охота была испорчена. Фламинго резко повернули головы, затем побежали по берегу к песчаным холмам и грузно стали подниматься на крыло.

Я вскочил на колено, вскинул ружьё к плечу. Первым выстрелом убил ворону, а четыре выстрела послал вдогонку улетавшей стае. Но картечь моя никого не задела.

Наклонившись над вороной, я не сразу услыхал крик Савельича, и вовсе не мог понять, зачем прыгнул старик за гряду песчаных холмов.

Я побежал к Савельичу. Он стоял, широко расставив ноги, и прижимал к груди большую розовую птицу. Она била его крыльями, царапала руки острыми когтями и порывалась клюнуть в рыжие усы.

— Ну, успокойся, успокойся, красавица. Мы тебя не оставим, в город поедешь с нами, — бормотал Трофим Савельевич.