Тушканчик в бигудях

Он опять начал ковырять тротуар.

– Ты еще встретишь свою любовь, – попытался я приободрить юношу, – все у тебя впереди.

Юра покачал головой, затем, не сказав ни слова, ушел. Я кинулся в подъезд и, забыв про лифт, помчался по ступенькам вверх. Добежал до нужной квартиры, не думая ни о чем, ткнул в звонок, с огромной радостью услышал звук открывающейся двери и в тот же момент понял, что натворил. Если сейчас на пороге возникнет Павел, благообразный бабник моих лет, как прикажете поступить?

Но дверь открыла старушка, маленькая, кругленькая, очень опрятная, со старомодной укладкой на голове. Седые волосы отливали светло-фиолетовым оттенком, блузку украшала камея.

– Что вам угодно? – пропела она.

– Право, с моей стороны крайне невоспитанно беспокоить вас, – улыбнулся я.

– В жизни случается всякое, – благосклонно кивнула старушка.

Я почувствовал себя в родной стихии. Так говорят все маменькины подружки.

– Ничто не способно оправдать бестактность.

– Иногда нам приходится забыть о воспитании в силу форсмажорных обстоятельств, – отбила мяч бабуся, – очевидно, вы в подобном положении. Слушаю вас, милейший.

– Разрешите представиться, Иван Павлович Подушкин.

Бабуся взяла мою визитку:

– Очень приятно. Эстер Львовна Фонар. Чем обязана?

– Боюсь, я напрасно вас побеспокоил.

– Я вся внимание.

– Один мой друг, по имени Павел, дал мне этот адрес как свой, и вот сейчас я ехал мимо и, имея свободное время, набрался окаянства заявиться к вам без предварительной договоренности.

– Павел? – изумленно переспросила Эстер Львовна. – Павел?! Ах, да! Увы, ничем не сумею помочь. Он покинул сии стены, отбыл прочь!

– Куда? – Я на секунду выпал из образа мужчины, замученного светским воспитанием.

Эстер Львовна мягко улыбнулась:

– Прошу вас, проследуйте в гостиную.

Я церемонно раскланялся, втиснулся в прихожую, стащил ботинки и был препровожден в уютную комнату, заставленную темной мебелью, обитой синим шелком. Эстер Львовна опустилась в кресло, указала мне сморщенной рукой на диван и хорошо поставленным голосом преподавателя сказала:

– Давайте сначала уточним, об одном ли человеке мы ведем речь? Данную жилплощадь временно занимал Павел Николаевич Бурцев, москвич, врач. Это ваш друг?

– Да, да, – поспешно согласился я. – Отчего же Паша решил жить на съемной квартире? Вы не интересовались?

Эстер Львовна деликатно кашлянула:

– Естественно, сама бы я ни за что не стала проявлять неуместного любопытства, но Павел Николаевич, человек деликатный, разъяснил ситуацию. Он развелся с женой, оставил ей квартиру и, пока не приобрел новую, снимает жилье. Исключительный человек, оплатил сразу за три месяца. Ничего не испортил, не сломал, не разбил, оставил после себя полнейший порядок и уехал. Я бы с удовольствием продлила наш контракт, но Павел Николаевич, к моему глубочайшему сожалению, уже успел решить квартирный вопрос. Ах, конечно, не слишком хорошо так говорить, но вы понимаете меня, не так ли?

Я кивнул:

– Конечно, сдать квартиру сейчас трудно, да и опасно. Всякие люди встречаются, много безответственных, балующихся алкоголем.

Эстер Львовна снова кашлянула:

– Совершенно согласна с вами. Кстати, если надумаете, могу вас пустить, потому что вы производите впечатление человека нашего круга. Ваши родители, случаем, не из мира науки? Мы с покойным мужем всю жизнь преподавали русскую советскую литературу в МГУ, увы, сейчас жестокое время, и доктор наук, у которого десяток монографий, я имею в виду себя, вынужден съезжать на дачу, а в свои апартаменты пускать чужих людей, чтобы не умереть с голоду.

– Мой папенька не имел никакого отношения к науке, он был писателем. Павел Подушкин, очень популярный в советские годы автор, а матушка – актриса, она в добром здравии, но сейчас уже не играет на сцене.

– Павел Подушкин, – всплеснула ручками Эстер Львовна, – боже! Какой пердюмонокль! Вон там, в шкафу, много его книг, часть с автографами. Одна из моих аспиранток писала кандидатскую на тему «Образ русского барина в советской прозе на примере книг Павла Подушкина». Вот тогда мы и свели знакомство. Ну-ка, подождите!

Легко вскочив, Эстер Львовна подошла к полкам, вынула хорошо знакомый мне том в бордовом переплете, раскрыла его и сказала:

– Смотрите.

Я глянул на слегка пожелтевшую страницу и ощутил болезненный укол в сердце. Знакомым, мелким, очень аккуратным почерком была сделана надпись: «Уважаемой Эстер Львовне от автора с наилучшими пожеланиями. Павел Подушкин».

– Это ведь ваш папенька писал? – ажитированно воскликнула профессор.

– Совершенно верно, – дрогнувшим голосом ответил я.

– Боже! – занервничала Эстер Львовна. – Вот так встреча! Что же мы сидим без чаю? Голубчик, Иван Павлович! Впрочем, можно вас Ванечкой звать?

Я только кивнул, так как потерял дар речи. Надо же, я считал, что отец давно незаслуженно забыт. Странные люди современные издатели, сейчас выпускается море второсортных произведений, а собрание сочинений Павла Подушкина стоит нетронутым. Большое количество великолепных, как теперь их называют, дамских романов, ну почему они не востребованы? Впрочем, я давно смирился с несправедливостью и решил, что отец умер не только как физическая сущность, но и как литератор. Но, оказывается, еще есть люди, у которых дома бережно хранятся его книги!

– Эстер Львовна, – спросил я, справившись с нахлынувшими чувствами, – не сообщил ли вам Павел адрес своей новой квартиры?

– Нет, Ванечка, он просто попрощался и уехал.

– И как его найти?

– Понятия не имею.

– Может, знаете, где он работает?

– Увы, мне известно лишь, что Павел Николаевич врач, похоже, по женской линии.

– Отчего у вас возникла такая уверенность?

Эстер Львовна улыбнулась:

– Проказник он. После того, как квартира освободилась, сюда женщины звонить начали, Павла спрашивать. Одна по отчеству его величала, другая просто по имени, третья по фамилии. Я, естественно, всем отвечала: «Он уехал».

Стоило Эстер Львовне объяснить, что Бурцев покинул съемную квартиру, как начинали доноситься крики:

– Не может быть? Куда? Почему?

Очень скоро Эстер Львовна сообразила: милый Павел ловелас, юбочник, неуправляемый бабник. Профессор не осудила Бурцева, молодой, свободный мужчина волен вести себя, как ему заблагорассудится. Ей было жаль глупых женщин, двое из которых даже явились к ней лично. Одна, совсем молоденькая, с круглым детским личиком, услыхав от Эстер Львовны про отъезд Павла, заплакала и все повторяла: