Твари в пути

Старик судорожно кутался в плащ, а его сухие бледные пальцы сжимались на вороте, как вороньи когти. Капюшон был откинут на спину, под плащом проглядывала разукрашенная рыжей ржавчиной кольчуга. Огромный двуручный меч с волнистым клинком торчал в седельной петлице, и его владельца словно не волновало то, что фламберг весьма тяжел и неудобен в обращении, и уж кому-кому, но семидесятилетнему старику с ним точно не управиться. Помнится, он волок его к коню, будто мешок муки. К слову, это было еще не все оружие, которое бывший рыцарь — а лысый обладатель фламберга признался в том, что когда-то принадлежал к благородному сословию — взял с собой! На перевязи слева были закреплены обтянутые неимоверно потертой кожей ножны, и в них — рыцарский меч с золоченой крестовиной гарды; эфес украшала витая роза. Молодой спутник уже давно приметил, что те ножны, как и меч в них, накрепко перемотаны темно-синими лентами, будто раненая рука — бинтами. Он не понимал, для чего нужен подобный изыск для боевого оружия, но также списал это на старческое помешательство.

— Я смотрю, вы неплохо держитесь в седле, сэр, — сказал молодой рыцарь. — И все же я беспокоюсь за вас. Не лучше ли будет сделать остановку? Хотя, — он огляделся по сторонам и даже поежился от вида негостеприимного пейзажа, заливающего путников грязно-пестрыми красками сырой осени, — признаться, здесь не самое лучшее место для привала.

Всадники сейчас ехали по дороге через густой подлесок. По обе стороны от извилистого пути не было видно ничего, кроме скрюченных деревьев и колючих кустов с пожелтевшей листвой. Выросший на балладах и сказках, а также преданный романтичным взглядам молодой рыцарь предположил, что когда-то давно, должно быть, неведомый садовод-великан вздумал вырастить в этой глуши пышный розарий. Было это так на самом деле или нет, понять было решительно невозможно — алые бутоны, если они когда и украшали ветви, давно отцвели, а вот колючки никуда не делись, то и дело цепляя плащи проезжающих под их низкой сенью всадников.

— Не ст`oит волноваться обо мне, мой юный друг, — отозвался старик, обламывая очередную ветку, которая посмела протянуть к нему свои шипы. — За последнюю сотню лет я не чувствовал себя лучше.

— Но когда мы отправлялись, вы едва передвигали ноги, да к тому же еще и хромали. Я переживаю о вашем благополучии…

Старик сдвинул брови и цинично прищурил глаза.

— Молодой человек, я что, похож на хромого? Или на умирающего?

— Нет, но, когда мы встретились, до того, как вы сели в седло, были похожи и…

— Не был, — категорически отмел даже возможность собственной ущербности старик. — Должно быть, это вам показалось.

«Самодур! — утомленно подумал молодой рыцарь. — С самодурами тяжелее, чем с голодными людоедами».

Тем не менее, старик говорил совершенно серьезно, и вот, что странно: как это ни невозможно, сейчас, спустя лишь полдня после их встречи и знакомства, он действительно выглядел лучше. Хотя еще этим утром под гнетущие раздумья: «И зачем в походе эта обуза?» приходилось помогать ему взбираться в седло, была даже мысль привязать его к высоким лукам, чтобы невзначай не свалился. Но теперь старик, который еще совсем недавно не видел на один глаз и дрожал так, что даже конь под ним исходил судорогами, будто бы даже окреп — сидел прямо, крепко сжимал край плаща, еще крепче — повод. Его нынешний взгляд, уверенный и твердый, а при этом еще и властный, давал понять, что старик считает главенствующим в походе себя, а спутника — кем-то вроде вынужденного сопровождения.

— Я не хочу показаться невежливым, сэр Норлингтон, — возразил молодой рыцарь, — но глаза у меня на месте, и этим утром, в вашей деревне…

— Послушайте, эээ… Джеймс, да? — Старик в очередной раз проигнорировал рыцарское звание спутника, намеренно «позабыв» добавить к имени паладина обращение «сэр». — Вы еще молоды, и потому я прощаю вам вашу назойливость и непочтительность. Но не обольщайтесь: будь вы всего на пару лет старше, я бы без зазрения совести вызвал вас на поединок и поучил бы манерам. Так что начинайте запоминать уже сейчас: порой правильнее бывает смолчать и подумать хорошенько, чем высказывать вслух все, что приходит вам в вашу голову. К тому же, не всегда то, что видят глаза, является таковым на самом деле.

Джеймс оскорблено сжал зубы и нахмурил брови. Наглость, неблагодарность и несправедливость к нему старика его просто ошарашили. Он вознамерился ответить этому сэру Норлингтону самым решительным образом, но, повернув голову, напоролся на холодную и отчаянно издевательскую улыбку. Эта улыбка выдавала то, что старик вовсе не склочный престарелый помешанный, который просто не может не ворчать и не нудить, а хитрый лис, поигрывающий на эмоциях молодого спутника, как на лютне.

— Вы, должно быть, кипите от возмущения, мой юный друг, — прищурился седобородый рыцарь. — И, наверное, спрашиваете себя сейчас, отчего должны выслушивать наставления и поучения какого-то сумасшедшего старика, не так ли?

Джеймс как рыцарь промолчал.

— Молчат люди, которым просто нечего сказать. — Будто забыв свои прежние слова про «правильнее смолчать», заявил старик-провокатор. — Или которые боятся собственных мыслей и слов.

— А, так вы, сэр, выходит, решили, наконец, выяснить между нами все отношения? — Джеймс поравнял своего коня со скакуном спутника. — Так я открою вам правду! Знаете ли, я стою перед нелегким выбором: с одной стороны отвечать на оскорбления и вызовы стариков, тем более совершенно выживших из ума, недостойно рыцаря, но с другой — если старик — также рыцарь, как мне не ответить на оскорбление моей чести? И как мне поступить? Вам ведь сто лет, кажется? Не меньше… Ваш, — здесь Джеймс сделал выразительную паузу, — опыт мне пригодился бы в данном вопросе. Так подскажите, в каком случае моя честь пострадает меньше: если я просто брошу вас здесь на тракте и отправлюсь дальше один, или если проткну перед этим мечом?

Старик почти не моргал, казалось, он не дышит. Джеймс перевел дыхание, и будто пелена спала с его глаз: он даже вздрогнул от собственных слов — столько оскорблений он не произнес, должно быть, за всю свою жизнь, такого дерзкого тона он никогда себе не позволял, а эти угрозы… именно это, ему казалось, бесчестило его сильнее всего. Джеймс потупился и сжал поводья так крепко, что кожа перчаток заскрипела — конечно, он никогда не обнажил бы клинок, чтобы проучить старика. Стыд начал пожирать его, словно стая болотных комаров.

Сэр Норлингтон, глядя на терзания Джеймса, вдруг расхохотался.

— Не ожидал от вас подобных слов, мой юный друг, — снисходительно заверил он. — Я-то предполагал, что вы более благовоспитанны.

— Прошу простить меня, сэр. Это недостойно, и я раскаиваюсь в том, что сказал.

Очевидно, старик и вовсе не воспринимал весь разговор всерьез, а просто занимался тем, что развлекался, подначивая наивного спутника.

— Не нужно корить себя, Джеймс, — великодушно сказал он. — Вы меня знатно повеселили. Я хотя бы узнал, что у вас есть характер, а то все заботы да ухаживания за моей персоной.

— Рад, что вам весело, — хмуро ответил Джеймс.

Старик посерьезнел и покачал головой:

— Я знаю, что вы видите меня лишь в качестве навязанной вам обузы, Джеймс, — сказал он, — и будь ваша воля, вы давно пришпорили бы коня и поскакали вперед, бросив меня, но вы из тех, кто следует долгу и обету до конца. Что с какой-то стороны, конечно, похвально. Но будь я на вашем месте, я бы, лишь взглянув на жалкого старика, который может отдать Хранну душу от любого толчка, если конь всего лишь споткнется, ни за что бы не стал его брать с собой в поход. Кто бы мне там не велел его взять.

— Я должен был…

— Ваш маг над вами просто посмеялся, Джеймс, — сказал сэр Норлингтон. — Уверен, даже при всей вашей наивной благодетели, вы не раз так думали за последние несколько часов. Ну, не мог же мудрый волшебник, который отправляет вас в столь важное и опасное путешествие, действительно навесить на вас столь бессмысленную и обременительную ношу. Как думаете, зачем он велел вам взять меня?

— Вы уже были там, куда я направляюсь? — предположил Джеймс. Старик озвучил едва ли не все мысли, успевшие его посетить. Молодому рыцарю стало любопытно, к чему же он ведет.