Твое тепло

Баронесса дернулась и подняла глаза на выросшего перед ней человека... Нет, не человека...

Тонкое нежное кружево ее тепла задрожало, в нем начали прорастать липкие слизистые жгуты страха. Мгновения тянулись, и еще недавно чистые светлые нити уже оплетались сверху серой паутиной отчаянья и безысходности. То тепло, что было таким неповторимо сладким, приобрело дурной привкус. У людей после вынесения обвинительного приговора за серьезные преступления, этой дрянью пропитано все существо. Но для баронессы она была словно оболочка, грязь, скрывшая под собой драгоценный камень.

–  Я не отдам малыша, - твердо произнесла женщина. Голос у нее оказался бархатистый, чуть низкий и очень приятный, несмотря на легкую дрожь и скользящую в нем неприязнь.

Малыша... хм! Интересно, маленьких нелюдей еще кто-то так называет?

–  Не бойся, - сказал Алан, искренне надеясь, что сумел сделать свой голос успокаивающим. Ему нечасто приходилось общаться с людьми за стенами судебной залы храма Балиора.
–  Я не причиню тебе зла.

Баронесса не поверила (в общем-то правильно), но глупостей не делала. Позволила Алану подойти ближе и присесть перед ней на корточки.

–  Я не отдам малыша, - упрямо повторила она и крепче прижала младенца к себе.

Сжавшаяся сама, вжавшаяся спиной в стену, она, худенькая невысокая женщина, казалась совсем беззащитной. Маленький, хрупкий комочек тепла.

И все же она скорей бы умерла, чем позволила забрать ребенка. А Алан поймал себя на том, что не хочет ее смерти. Редко, очень редко ему не были безразличны судьбы людей, вершителем которых он по праву считался.

Надо было говорить что-то, убеждать, доказывать. Но Алан убеждать не умел. Да еще это мелкое существо рядом, в такой близости... От него неприятно тянет холодом, холодом бездонной пропасти, слишком привычным и слишком пугающим.

–  Тебе нужно отдать нелюдя, он принадлежит храмовой службе, - не придумав ничего лучшего, заявил Алан.

Женщина молчала. Баюкала живой комочек на руках, стыдливо прикрывала шалью обнаженную грудь, от которой тот не мог оторваться, будто собеседник мог что-то разглядеть, кроме неясных силуэтов, сотканных из оттенков тепла.

Скользнула быстрая искорка, обжигающая и приятная одновременно - усмешка. Алан пожалел, что она осталась невысказанной. Пара слов баронессы ему бы сейчас не помешала. Любых. Монологи, на которые он оказался обречен, не для тех, кто привык молчать.

–  Риста...
–  Он не без труда вспомнил ее имя.
–  Послушай, так будет лучше. Ему не причинят зла. Тебе тоже. Если по-хорошему отдашь. Зачем весь этот побег? Раз так хотела нелюдя нянчить, принесла бы его в храм, а сама попросилась кормилицей.
–  Алан помедлил и добавил: - Еще не поздно. Идем со мной сейчас. Тебя простят, при нем будешь хоть круглые сутки.

Алан не стал добавлять: «Пока младенцу нужно молоко». Насчет последнего своего обещания он вообще не был уверен. Март ни слова не говорил о полном прощении, но кормилиц для нелюдей днем с огнем не сыскать: даже за те солидные деньги, что храмы платят женщинам за подобные услуги, мало кто решается рисковать собственной жизнью. Разве что пропойцы да вовсе отчаявшиеся, которым терять нечего.

–  И что с ним потом будет?
–  тихо спросила Риста.

–  Как что?
–  опешил Алан.
–  Сначала в другой город отправят (здесь-то я есть), там при храме воспитают, обучат. И жить будет там, правосудию помогать.

–  Совсем как ты, да?
–  Искорка-усмешка вновь высветила сложный узор облепленного слизью кружева.

–  Да.
–  Алан на мгновенье почувствовал себя на месте обвиняемого в судебном процессе.

–  И тебе это нравится?
–  На сей раз к усмешке Ристы примешалось что-то еще. Алан не успел понять это и различить. Но над вопросом задумался.

Так редко нелюдя спрашивали о нем самом и так часто о других! Нелюдь - не человек, он - часть правосудия Балиора. И если правосудие вершится без сбоев, кому есть дело до состояния инструмента?

А люди... Им свойственно рассуждать о смысле жизни и предназначении, о счастье, долге, удовольствии. Алан часто слышал, как это делают храмовники, стражи и даже простые попрошайки на улице. Последние даже чаще других.

–  Балиор создал нелюдей для служения людям. Нам... мне не приходится выбирать.
–  Ответ был таким, какой дал бы Март на этот вопрос. Март - умный человек, он всегда отвечает правильно.

–  Ты думаешь, Балиор всегда справедлив в своих решениях?
–  не унималась Риста. Младенец уже наелся и спал в ее объятиях.

Этот вопрос был совсем простой. Его задают храмовникам многие прихожане, чаще всего женщины.

–  Мы не вправе судить решения Балиора, - твердо сказал Алан.

–  Послушай...
–  Риста подалась вперед, от нее пахнуло неровным жаром - азарт.
–  Послушай, как тебя зовут?

Алан вновь опешил. Имя нелюдя мало кто знает, кроме храмовников и стражей. Кому оно интересно? Все равно, что спрашивать, какого дерева кресло Марта в зале судебных заседаний.

Он медленно ответил, невольно прислушиваясь к звучанию имени из собственных уст.

–  Алан, Балиор создал людей, мужчин, по своему образу и подобию, так?
–  Голос Ристы чуть подрагивал, и тепло шло неровными толчками. Она была возбуждена. А в Алане проснулось любопытство.

–  Так.

–  Скажи, мужчины ошибаются?

Алан покачал головой: интерес мгновенно пропал, стоило и раньше догадаться.

–  Не надо дальше, - сказал он.
–  Я знаю. Ты говоришь как последователи... последовательницы культа Феминии. Раз созданные по образу и подобию бога существа ошибаются, может ошибиться и он. Бог ошибся, определяя места для мужчин и для женщин, ты это хотела сказать?

–  А еще он ошибся, когда определил нелюдям место весов в судебном процессе, забыв о том, что им, как и людям, нужны тепло и любовь.